Пересечение
Шрифт:
— Ира, Аленка, — догоняла их тетя Фрося, — сколько раз говорить: перед уходом показывайтесь! Ну вот, так и знала! А галоши где? Осень на дворе, дождь. Не хватало еще, чтоб вы заболели! Ну-ка, живо — галоши и шарф!
Приходилось возвращаться, надевать тяжелые галоши, обматывать вокруг шеи под тети Фросиным суровым взглядом длинный унылый шарф.
— Девочки, обедать! — встречали их после школы, и они обедали на той же кухне, не очень зная, кто их сегодня кормит, разве кто-нибудь спрашивал с особой придирчивостью, как
По субботам тетя Фрося брала их с собою в баню — собирались долго и обстоятельно, со своими тазами, мочалками, — по воскресеньям они ходили к маме, в больницу. Ира несла бидон с киселем или бульоном, Аленка — бутылки с минеральной водой, а главное — листок с вопросами, который тетя Фрося старательно заталкивала ей в варежку.
— Смотри, Аленушка, не забудь, а ты, Ирочка, проследи — ты ведь старшая! Там все записано, пусть скажут, какая температура, что принести, может, фрукты? Сходи у, тогда на базар, купим, чего там…
Фруктов в магазинах города не было, на базаре драли по двадцатке за килограмм, и покупали фрукты в основном для больных, зорко следя за весами, чтоб не обвесили.
Дежурная нянечка, шевеля губами, читала листок, вписывала красным карандашом температуру, почему-то сердилась:
— Фрукты… Какие там фрукты… Совсем без понятия… Отец погиб, что ли? Никого, что ли, нету? Ну-ну, авось выберется…
На третье воскресенье — у них как раз кончился карантин — тетя Фрося повязалась крест-накрест платком, велела девочкам сидеть дома и отправилась в больницу сама. Она вернулась поздно — кого-то долго ждала: воскресенье же, накричала на Иру с Аленкой, заодно и на Свету — они играли весь день в "дурака", — выгнала всех троих из комнаты и собрала у себя соседок.
— Помирает Аня-то, — сказала она, — воспаленье легких еще прикинулось. Врач говорит, осложнение, говорит, есть такое лекарство, новое, вот кабы оно… Я записала…
— Дай-ка. — Борис Васильевич берет бумажку и читает по слогам длинное, никому из них не известное слово — "пенициллин"… — Ну что ж, надо достать.
И все посмотрели на Веру Павловну, глазного врача.
— Я попробую, — сказала она и встала. — Я поговорю у нас в клинике.
— Вы понимаете, о чем просите?
Сергей Львович, главврач, покинул свое удобное кресло и, негодуя, бегает по кабинету. Вера Павловна сидит, опустив глаза, но не уходит: пусть прокричится. Они работают вместе не первый год, она знает — надо ему покричать и повозмущаться, потом он начнет действовать.
— Нет же его еще, практически нет! Лимит на пенициллин строжайший, и я не имею права… Да и где я его возьму, в нашей-то клинике?
— Девочек жалко, — дождавшись паузы, тихо говорит Вера Павловна, — и Аню…
— Какую еще Аню? — Он останавливается с разбегу и смотрит на нее, нахмурившись, недоуменно.
— Которая умирает… Она одна их растит. Ирочка даже на скрипке
— Да при чем тут скрипка? — снова взрывается Сергей Львович, но думает уже, думает, Вера Павловна видит. — Отец погиб, что ли?
— Не знаю, — пугается Вера Павловна, — наверное…
Правду сказать не решается, да и не знает она всей правды.
Но Сергея Львовича ответ ее нисколько не занимает, он его и не слышит: ищет, к кому обратиться за помощью, чтоб вернее всего.
— Может, позвонить в здравотдел? — осторожно помогает ему Вера Павловна.
— А позвоню, что скажу?
— Что остаются двое сирот, никого на свете…
— Ах, Верочка, сирот сейчас миллионы!
Вера Павловна терпеливо вздыхает, снова опускает глаза: без пенициллина она не уйдет. Да и он, старый заслуженный врач, не может уже ее отпустить — там, за мостом, в инфекционной больнице, умирает неизвестная ему Аня, остаются двое детей, пенициллин — последняя, единственная надежда. Лимит… Так он как раз для таких случаев! Сергей Львович садится в кресло и набирает номер — первый из тех, что предстоит ему сегодня набрать.
Звонок, звонок, еще звонок — по цепочке, сверху и донизу. Наконец заветная бумажка с адресами и телефонами у Веры Павловны в руках.
В один конец города — за рецептом, в другой — за самой главной, второй подписью, снова туда, где была, — за драгоценными маленькими пилюлями. Вечером измученная Вера Павловна одолевает последнее препятствие — длиннющий железнодорожный мост, отделяющий инфекционную больницу от города. А в больнице ей говорят, что Анна Петровна два часа назад скончалась.
Дожди идут днем и ночью — тяжелые, обложные. Не было в этом году бабьего лета, не было печальных и светлых дней. Сразу дожди, холода… И в день похорон — дождь с самой ночи. Дождь по дороге на кладбище, и когда хоронили — дождь, и когда ехали обратно — дождь и дождь без конца.
Тетя Фрося держала девочек за руки, от себя не отпускала, словно боялась их потерять, и плакала, плакала, корила себя, что поздно хватилась, поздно поехала в инфекционку. Вера Павловна с Пелагеей Ильиничной остались дома: пекли блины на поминки — у кого сохранилось с последней выдачи, тот и отдал свою муку бедной Анечке. Вера Павловна мучилась тоже: эти несчастные два часа не давали покоя. Бегала по городу, ждала, как дура, трамваев, надо было ловить такси…
— Какое такси, — пыталась образумить ее Пелагея Ильинична, — где ты его найдешь?
— Люди ловят служебные, — не принимала утешений Вера Павловна, — а я не умею, мне и в голову не пришло. Не привыкли мы, тетя Паша, к роскоши.
Пелагея Ильинична хотела еще возражать — понимала, что надо, что Верочка возражений ждет, — но, посмотрев в окно, увидела Фросю и девочек, всех соседей.
— Приехали, — засуетилась она, — как раз мы с тобой поспели…