Пересечение
Шрифт:
— А я знаю, что ты делаешь, — дразнил он Галю.
— Мам, скажи ему! — возмущалась она.
— Сама скажи, — бормотала в ответ Даша, не отрываясь от своего картонного зайца — уши у зайца упрямо валились набок.
Екатерина Ивановна терпеливо и с удовольствием делала очередной домик: брала коробочку из-под какао, приклеивала островерхую крышу, прикрывала ее снегом из ваты, маникюрными ножницами прорезала в коробочке крохотное оконце, отворяла ставни. Домик сажали на одну из лампочек, горящий внутри огонек подсвечивал его изнутри, голубое оконце будило смутные, уснувшие у горожан чувства — луна, снег, тихая ночь в лесу, пахнет волшебством, хвоей.
Елка
Двадцать седьмого Максим с Галей с утра пораньше отправились за елкой — в валенках, теплых шапках, надев под пальто по два свитера. Проторчали у базарчика часа три, не меньше, топая ногами, похлопывая себя по бокам окоченевшими через двойные варежки пальцами, бегали, прыгали, чтоб согреться. Потом какие-то парни разожгли из палок и веток костер, и все оживились, повеселели, стали шумными и друг другу своими. Ждали машину с елками, ждали, пока разгрузят, выбирали, мерили, обсуждали и спорили. Но зато елка была — чудо! Большая, под потолок, свежая и пушистая.
Ее поставили, как всегда, в воду, укрепили веревками, ведро закутали белой накрахмаленной простыней, посадили под елку медведя — подарок Даше на свадьбу. Елка оттаяла, и дом наполнился запахом мороза и хвои. Тошка немедленно затеял войну с медведем: ненавидел его, неживого, от всего звериного своего сердца — валил на бок, хватал зубами за ухо, старался уволочь под диван. Медведя дружно отстаивали, Тошку бранили, Галя гонялась за ним с веником, Тошка, рыча, огрызался. Наконец он оставил медведя в покое и занялся елочкой: покусывал, склонив голову набок, молодые, терпкие иголки, впитывал в себя витамины — знал, что это ему разрешается.
Двадцать восьмого вечером был устроен торжественный смотр игрушкам — домик, как всегда, победил. Максим притащил смешную огромную обезьяну: вырезал откуда-то рожицу, наклеил на плотную, в три слоя бумагу. Глаза и нос обезьяны золотились от мишуры.
— Галкин предок! — заявил он и нахально потребовал, чтобы обезьяну водрузили на самый верх вместо старинной звезды, которую в этом доме хранили и берегли.
Максимовы претензии дружно отвергли, и после долгих препирательств, возмущаясь и протестуя, он согласился все-таки поместить обезьяну рядом с медведем, под елку.
Елку наряжали долго и тщательно — из магазина были только лампочки, звезда, серпантин. Нарядили, зажгли лампочки и посидели тихонько, глядя на творения рук своих в синем, зеленом, оранжевом свете. А сходить в парикмахерскую Даша так и не собралась. Да и куда идти, под Новый-то год? Это же день угрохать! Даша принимала зачеты, ей было не до стрижки, не до прически. Придется Игорю лицезреть Дашу такой, какой стала она к своим сорока. Надо только подкраситься (тени и прочее есть у Гали) и решить вопрос с платьем: строгие юбка и блуза или вечернее, длинное, привезенное с Бонд-стрит, узкой лондонской улицы, где покупают табак и трубки английские снобы. А Даша, неимущая туристка с десятью фунтами в сумочке, взяла да и купила черное вечернее платье за бешеные деньги — двенадцать фунтов: пять подбросила Инна Власова.
Инна окончила МГУ, вышла замуж за англичанина — стажировался
— Давай купим тебе что-нибудь.
Даша собиралась купить брюки и длинный джемпер (такие тогда только входили в моду), но увидела вечерние туалеты — близилось рождество, платья, одно другого великолепней, висели рядами — и решилась разом. Она и не представляла, что может, оказывается, такой быть красивой, сразу — выше, изящней, ну просто другая женщина стояла перед ней в зеркалах. Да еще продавщица, элегантная молодая дама, вся в шелках и духах, носила и носила платья, Даша, воспитанная нашим суровым сервисом, никогда бы и не посмела обмануть ее ожидания.
— Дань, дорого, — пыталась удержать ее Инна. — За эти деньги мы с тобой свитер, брюки да еще туфли купим!
— Нет, ты пойми, — Даша не отрываясь смотрела в зеркало, — когда праздник, то я как Золушка. Портнихи нет, времени нет, нет, Инка, сил…
Инна махнула рукой:
— Давай! Мечты должны сбываться!
И Даша купила платье, в котором была королевой, а на оставшиеся гроши — куколку Гале и что-то Вадиму. Прилетела обновленная, переполненная прекрасным городом, в котором прожила целую жизнь — девять дней! — а дома ее ждал сюрприз: Вадим сообщил, что уходит. Так и не надела Даша английское платье, в горестях своих про него забыла, а когда вспомнила, то решила, что и надевать не стоит, потому что оно несчастливое.
Шло время, но платье по-прежнему оставалось в моде, английский классический стиль себя оправдал: на все возрасты, времена, на любой вкус и любую фигуру… Нет, страшно, этот наряд обязывает, он не для домашнего Нового года, тем более когда ты одна, без мужчины: к такому платью спутник просто необходим.
Тридцать первого пришлось ехать на факультет: лентяи и неудачники сдавали хвосты. Студенческий народ хитер, рвется отделаться от хвостов под самый Новый год — кто ж не поставит зачета? Поворчат, а поставят, да и спешат все домой — отдохнуть, отоспаться. Ну, Даша у всех чохом и приняла, да они, в общем, кое-что знали. Приехала, помогла маме, отдохнула, а вечером стала собираться к Свете.
Надела узкую черную юбку, полотняную кофту-рубаху, маленькое замшевое фигаро, накинула халатик, намазала лицо кремом, промокнула крем бумажной салфеткой и уселась перед зеркалом. Галя немедленно возникла рядом.
— Мам, можно я тебя накрашу? — попросила она. — Ну мамочка, миленькая, можно? Ты не умеешь…
— Кыш, — шикнула на нее Даша. — Притащи лучше тени и не глазей под руку.
Галя тени, серебристые, для Дашиных серых глаз, принесла, ворча, удалилась: мало того, что самой не дают краситься, уж и мать родную подкрасить нельзя, совсем заели. А между прочим, это ее тени, ей подарили на день рождения, нечего конфисковывать…
Она удалилась, а Даша, восприняв краем уха Галину воркотню, тут же отбросив ее как не имеющую под собой основания, принялась за дело.
Как все-таки здорово, что есть для кого мазать ресницы — и без того черные, они превращаются в нечто томное, роковое, — какое наслаждение не спеша, с чувством, водить по губам душистой помадой, оттенять тоном глаза, чуть касаться пушистой кисточкой щек — так теперь пудрятся.
Даша трудилась долго и с удовольствием. Потом, отстранясь, оглядела себя критически и осталась довольна. Великое дело — косметика.