Переселение, или По ту сторону дисплея
Шрифт:
Этот путь Тимка проделал молниеносно: одним духом взлетел по взбегающей на холм тропинке, потом поскользнулся и съехал вниз с холма, словно с ледяной горки. К порванной курточке теперь следовало присоединить безнадежно измазанные глиной брюки и грязные ботинки. Подумав так, Тимка сам на себя удивился: о чем он беспокоится? Какое значение может теперь иметь все оставшееся в прошлом? А все-таки имело: ведь сейчас ему предстоит показаться на глаза бабуле…
Осевшая калитка скрипнула под рукой жалобно и протяжно – а летом ее скрип напоминал задорный крик молодого петушка! Здесь продолжалось то же, что и на платформе – мир изменился
Тимка с надеждой постучал в дверь: как только он увидит бабулю, гнетущее настроение должно улетучиться. Все вокруг может поникнуть, склонить голову и опустить руки, – но сама бабуля обязательно встретит внука прямой и стойкой ко всякой беде. Такой знал ее Тимка, такой она и останется навсегда. А может быть, будет еще лучше… В сердце шевельнулась чудесная надежда: вдруг бабуля объяснит ему, как объясняла обычно, что все страшное придумано им самим и никакой беды по-настоящему нет? Разве такое бывает – чтобы украденный человек сидел дома за компьютером?..
Тимка опять постучал. Наконец внутри что-то зашевелилось, и окна в домике стали из черных желтыми. Тени, лежащие на крыльце, разбежались по углам. Из проскрипевшей двери под ноги упал скошенный квадрат света.
– Господи! Да это никак Тимошка!
Тимка переступал на месте выпачканными в глине ботинками – грязный, «словно чушка», как говорила летом бабуля.
– Что стряслось? Ты с матерью? – тревожно спросила она, вглядываясь в темноту за его спиной.
– Нет, – потупился Тимка. – Я сам приехал…
– Господи Боже мой! Ужели один?
– Один…
Больше всего ему хотелось кинуться сейчас к бабуле, спрятать лицо в знакомый выцветший фартук, пахнущей молоком и частыми стирками. Уткнется в него, заплачет – и все плохое исчезнет, как разбегаются ночные тени, стоит включить свет.
– Да говори, что стряслось?! – испугалась бабуля, всегда такая степенная и немногословная. – Мать жива-здорова?.. а батька?
– Его украли, – уныло произнес Тимка.
– Господи помилуй! Украли?!
– Вообще-то он с нами живет, но это уже не он... Ну вот как будто из него середину вынули и спрятали… – путаясь, объяснял Тимка.
– Как так – нутро вынули? – допытывалась бабуля. – Операцию, что ли, делали?
– Не было никакой операции. Папа здоров, только это уже не он...
– Не он? – переспросила она и некоторое время молчала.
Было слышно, как с желоба, спускавшегося от крыши, каплями стекает вода. Где-то вдалеке протяжно прокричала ночная птица…
– Погоди, Тимошка, говори толком. Расстались, что ли, родители – мать другого отца тебе привела?
Тимка повторил все сначала: у них украли настоящего папу, которого подменили другим, не обращающим на них с мамой никакого внимания. Этот подменный папа сидит целый день за компьютером, даже на работу ходить перестал. А где настоящий, никто не знает, – настоящего папу надо искать! Наверное, его забрали какие-то злые силы, вроде леших из березняка возле станции…
Выпалив все это единым духом, Тимка ждал, что скажет бабуля – успокоит его или определит беду как нешуточную.
Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но так ничего и не сказала. В ее глазах
– Да-а, – словно очнувшись, протянула бабуля. – Вот оно, значит, как… Ну, пойдем в дом, чего тут на крылечке...
Следом за ней он молча переступил порог.
– Мать-то предупредил, куда едешь?
– Разве бы она меня отпустила? – возразил Тимка. – Я теперь долго домой не вернусь, много лет… пока не найду папу!
– Где ж искать? – спросила бабуля, обувая стоящие у двери резиновые сапоги. Они по очереди чавкнули, налезая ей на ноги.
– Не знаю, – вздохнул Тимка. – Буду всюду ходить, всех спрашивать…
– А матери как быть? Одно дело, с батькой у вас неладно, так еще и ты в белом свете затеряешься?
Она выпрямилась, сняла с крючка телогрейку и накинула на голову серый платок.
– Куда, бабуль?
– Схожу тут к одним. У них телефон беспроволочный есть, весь с ладошку…
– Мобильный? – догадался Тимка.
– Не знаю, как у вас называется. Мать-то, поди, с ума из-за тебя сходит! – Бабуля уже держалась за скобу двери. – Ну посиди пока тут, я скоро…
Оставшись один, Тимка почувствовал, что все-таки ему стало легче: бабуля взяла инициативу в свои руки и сразу начала действовать. Вот сейчас она успокоит маму, а там, глядишь, и насчет папы что-нибудь придумает… А Тимке пока можно отдохнуть: ведь он уже сколько времени был странником!
Большая комната (бабуля называла ее горницей) выглядела уютно: с расстеленными на столе и на комоде салфеточками, с тикающими над столом ходиками и глядящими со стен фотографиями. Славная комнатка! Главное, она защищала от темноты: не только той, что глядела сейчас сквозь щели оконных занавесок, но и от той, в которой пропадают украденные люди и совершаются всякие страшные дела. От всего этого здесь можно было чувствовать себя вполне защищенным.
Бабуля ушла, но ее присутствие в горнице не выдохлось. Вещи чинно стояли по своим раз и навсегда определенным местам. Ходики над столом равномерно тикали, и в такт их постукиванию качался из стороны в сторону маятник. На стене висели знакомые фотографии, казавшиеся сейчас совсем живыми: вот-вот заговорят...
Тимка давно уже выспросил все про тех, чьи лица смотрели на него из картонных и деревянных рамок. Сверху – прадедушка Тимофей, в особой рубашке с полоской сбегающей на грудь вышивки: такие рубашки, говорила бабуля, называют косоворотками. Сам прадедушка немолодой, но и еще не старый. У него большой лоб, расчесанные на сторону волосы и светлые глаза, в которых затаилась печаль, – снимался в начале войны, перед тем как уйти на фронт...
Тимка знал то, чему не хотел верить уходивший прадедушка – с войны он так и не вернулся. Но сперва о нем долгое время не было никаких вестей: не знали, живым ли его считать или убитым. Бабуля рассказывала, что соседки предлагали ей спросить судьбу, то есть погадать. Для этого требовалось насадить на кончик иглы хлебный шарик, в ушко продеть крепкую нить и, держа ее на весу, водить шариком перед той самой фотографией, на которую сейчас смотрит Тимка.