Переселение. Том 1
Шрифт:
Овец воровали в те дни больше, чем когда бы то ни было. Они пропадали и в соседних селах, и хозяева неизменно находили их опять же у дома Вука Исаковича. Всеобщее возбуждение нарастало. Дело доходило до драк, в которых участвовали и бабы. А Дафина тем временем душила их и мучила по ночам, садясь на их толстые крестьянские животы или наступая на горло, и сеяла сердечную боль, оспу и лихорадку. Как-то в холодную ночь, когда пошел первый снег, одна беременная женщина увидела ее перед своим хлевом в облике белой коровы и тут же свалилась замертво.
Только Аранджел Исакович,
Появление призрака, с которым уже почти все повстречались, было лишь еще одной бедой в череде несчастий, постигших село с тех пор, как Вук Исакович с лучшими людьми ушел на войну. У звонницы уже больше не сходились на молитву. Снохи маялись. Свекры совсем одурели от возни и борьбы ночью по клетям. Бабы, выходя по утрам на гору за село, к колодцу, в ужасе рассказывали друг другу о том, что творится у них дома, крестясь при этом все быстрей и быстрей.
Больше всего разговоров вызвала Стана, жена слуги Вука Исаковича Аркадия. Она поселилась с малым ребенком в хижине, где Дафина провела с мужем последнюю ночь. Стояла эта хижина неподалеку от скотного двора Исаковича в густой траве. Стана привела ее в полный порядок. Тростниковая кровля больше не протекала, жабы не заползали, щели в дверях были заткнуты лозой, а широкая постель на просторной печной лежанке многое могла выдержать.
Месяцами тоскуя по мужу, одна-одинешенька, Стана долго отбивалась от свинарей и пастухов Исаковича, которые доили овец перед ее дверью, пока как-то знойным вечером, напившись парного молока, от тоски и скуки не пустила одного из ухажеров к себе на ночь и так потрясла его своими чарами, что бедолага не удержался и разболтал друзьям, и те валом повалили к ней в хижину.
Подобно ясному уголку неба на горизонте, что еще блестит лазурью, в то время как все кругом тонет в грязи и унынии поздней осени, так и хижина Станы среди луж, болот, пней, ямин и оврагов была сущим раем.
В высокой густой траве было тихо, перед дверью желтели тыквы. Выше дома поднялась молодая шелковица. А с порога открывался широкий вид на дунайские кручи. И сама земля там издавала тепло.
Детский плач не только не отпугивал любовников от дома, но, казалось, даже приманивал их. Они шли сюда как на литию.
Но когда Стана, и прежде пугливая, вечно поднимавшая визг из-за всякого пустяка, однажды на рассвете увидала на пороге своего дома призрак и упала без памяти, Ананий пообещал ей, поскольку она была близкой подругой его дочерей, что как-нибудь ночью собственноручно вобьет в могилу Дафины терновый кол.
В ожидании тихой лунной ночи они коротали сентябрьские вечера, не зная, что на чужбине их милые и близкие, захоронив убитых, идут на зимовку.
И вот наконец, чтобы успокоить и собак и людей, Ананий собрался на могилу Дафины забивать терновый кол.
Стоя без шапки на крыльце, он, точно пес,
Пытаясь угадать, какова будет ночь, по шевелившимся увядшим травам он понял, что она будет ветреная, а по глазам окружавших его собак прочел, что она будет холодная. Замерло блеянье овец и понукание пастухов.
Своим замыслом Ананий поделился только со старухой, с дочерьми и женой Аркадия, которая была их ежедневной гостьей. Она до поздней ночи вместе с ними сидела на корточках у очага; женщины варили фасоль, пекли тыквы, а Стана рассказывала любовные истории, бывшие якобы не с нею, а с другими женщинами из села.
Как только взошла луна, Ананий, вооружившись топором и колом, полез через плетень.
Зацепившись курткой за ограду, он чуть было не вернулся, так напугал его необычный вид луга, леса и крутой горы. Женщины, перед тем гадавшие на бобах, пустили его вперед, а потом двинулись за ним, когда он уже перелезал через плетень. Увидев, что старик за что-то зацепился и едва не упал, они испуганно взвизгнули, но он тихонько крикнул, что там никого нет, и у них отлегло от сердца.
Покуда Ананий взбирался на гору, они, пугливо перешептываясь и то и дело крестясь, шли за ним на почтительном расстоянии, стараясь избегать черных теней деревьев и кустов и держаться лунных дорожек.
Ананий же храбро шагал с топором и колом на плече, держась, наоборот, густой тени дубов и кустов, словно от кого-то прятался.
Освещенные ярким лунным светом поля и откос горы успокоили его; прищурив глаза, он наслаждался красотой ночного неба и мирной тишиной ночи и чувствовал на заросшем колючей щетиной лице дуновение ветра.
И все-таки ему было приятно, что он не один и что его провожают женщины, которые, как он заметил, медленно брели по высокой траве.
Поднявшись на гору, где увядшая густая трава сбилась в сплошной пласт сена, Ананий, что-то сердито бормоча себе под нос, обошел вокруг могилы — деревянный навес мешал замахиваться топором.
Заходя с разных сторон, он каждый раз ударялся головой или плечом о навес, чуть не падал и, касаясь при этом рукой могилы, обмирал от страха. Отыскав наконец подходящее место, он положил на землю острый кол и еще раз огляделся.
Видимо, близилась полночь, огоньки в домах, скотных дворах и землянках погасли, все утихло и погрузилось в темноту.
От безбрежной шири лугов, вод и долин, раскинувшихся перед ним, точно бездна, тянуло промозглым осенним холодом, и Ананию почудилось, будто темное звездное небо совсем близко. В нескольких шагах от опушки леса, у куста, он увидел испуганно притаившихся женщин, ожидавших, когда он закончит свое дело.
Прислонившись к столбу, на котором держался навес, он вдруг почувствовал себя покинутым, брошенным наедине с могилой этой так внезапно вошедшей в их дом женщины, и его обдало холодным потом. Дом Аранджела Исаковича он считал своим.