Переселение. Том 2
Шрифт:
В родных местах лето было еще жарким, но с Дуная уже тянуло свежим осенним ветерком. Смерть жены соединилась в его сознании с быстротечностью всего сущего, всего, что составляло его жизнь. Темишвар, Сирмийский гусарский полк, земля, дом — он все оставляет, и провожает его, гладя по волосам и лицу, лишь мертвая жена. У братьев есть дети, братья могут тешить себя тем, что дети продолжат их жизнь и таким образом она будет тянуться вечно. Он же так не мог думать, ему казалось: все, что с ним происходит, происходит во сне. И все же из Варадина Павел уехал без грусти. Напротив, он увез оттуда песни — парни как раз ввели в обычай водить хороводы в лунные летние ночи. И услышанные мелодии неизменно приходили ему в голову, когда он вспоминал о жене.
И
Из найденных после смерти лейтенанта Исака Исаковича бумаг видно, что Павел вернулся в Вену из своей поездки по Срему и Посавью семнадцатого сентября 1752 года. В день святого Франи. По православному календарю это был день великомученика Вавилы.
Слава богу, что и по одному, и по другому календарю это была пятница.
Таким образом, мы знаем, когда это произошло.
На этот раз обошлось без всяких дорожных происшествий.
В Леобене ему показали чудо: божью матерь, которая один раз в году проливает слезы. Ее лицо из белого фаянса понравилось Павлу, как и надетый на голову венок из лилий. Ее черные глаза немо смотрели на него. От всего ее облика веяло святостью, которую он воспринял всей душой.
И тут в Леобене, в трактире, где он ночевал, Павел слушал часы с кукушкой, которые во мраке отсчитывали время, и думал о его быстротечности и о том, что кукушка эта будет куковать часы и тогда, когда он уедет из Леобена, и тогда, когда его уже не будет на свете.
Дороги в Австрии в ту пору были хорошие, и ехал он быстро; багаж проверяли лишь в Леобене. Но ответы на вопросы, куда и зачем он едет, и здесь занесли в почтовую книгу.
И только перед самым отъездом из Леобена Павлу довелось увидеть на базарной площади нечто такое, что запомнилось ему на всю жизнь. Вешали вора. Подмастерье портного. Несчастный воровал сукно. Хилый паренек отбивался и кричал так отчаянно, что, несмотря на грохот барабанов и женский визг, его голос звенел в ушах. Толпа запрудила площадь, изо всех окон торчали головы. По обычаю того времени, чтобы скорей свернуть шею повешенному, палач, точно обезьяна, прыгнул ему на спину и раскачивался на нем, будто звонил в большой немой колокол.
Павел был счастлив покинуть Леобен. Но до самой Вены он уже ничего не видел, хотя глаза его и были открыты. И только бормотал и бурчал что-то себе под нос, разговаривая сам с собой.
Путешествие тем временем близилось к концу и становилось по мере приближения к Вене приятным. Когда они спустились в утопающую в садах долину и миновали Венский лес, Павел увидел наконец пестрый ковер цветов, виноградники и сады с красно-белыми домиками и гнездами аистов на крышах.
Выросший в нужде, непрекращающихся бедах и войнах, в дикости, Павел Исакович понимал, что в царящих в его краю невежестве, грубости и неграмотности ничего хорошего нет, что в просвещенной стране жизнь лучше, хотя и там многое неладно, глупо и отвратительно.
При въезде в город его задержали, но тут же отпустили.
Бумаги с большими свисавшими печатями были в порядке.
Внезапно при въезде в Вену налетел дождик. И когда Павел выходил у трактира «Золотая гора», с кареты еще капало.
Трактирные слуги, приставившие было к запяткам кареты лестницу, чтобы снять с крыши багаж капитана, услыхали, что никакого багажа нет. У Исаковича была лишь кожаная сумка, которую ему купил Агагияниян.
Поскольку господин капитан приехал без предупреждения, сказали ему, и его не ждали, а постояльцев в трактире много и свободных номеров нет, ему придется немного подождать — скоро освободится небольшая комната в конце галереи, над воротами. А пока ему пригласят парикмахера.
Трактирный двор, выложенный булыжником, напоминал пологую, спускавшуюся к сточным канавкам, перевернутую пирамиду. Несколько часов Павел провел в просторной кухне, служившей одновременно и столовой, куда вела лестница с железными перилами. Потом ему отвели уютную, обставленную на французский манер
В ней было три зеркала.
Павлу вдруг почудилось, что из них вот-вот выйдет поджидающая его г-жа Божич.
Уже на следующее утро он входил в кабинет конференц-секретаря графа Кейзерлинга с нескладно написанным на немецком языке рапортом о положении на южных границах империи. Барон Аш — помощник первого секретаря посольства Чернёва — переписал и выправил этот рапорт для посла.
Спустя два дня Исаковича повели к Кейзерлингу.
На сей раз граф к изумлению Павла принял его без всякого парада, без орденов, полураздетый, в утреннем халате, подбитом мехом. Он был болен. Исакович позднее рассказывал, что Кейзерлинг без конца чихал, а его голые, обросшие шерстью ноги были опущены в таз. До конца аудиенции посол держал ноги в воде, от которой шел пар, а лакей утирал ему со лба пот.
Кейзерлинг принял Исаковича милостиво. Встретил его как старого знакомого и тотчас предложил им с Волковым сесть.
Волков сел сзади Павла, держа в руках кипу бумаг.
— Я познакомился с вашим докладом, — сказал граф, — и доволен им. Вы осветили положение на австрийской границе — наводненной солдатами и хорошо охраняемой, и на турецкой — безлюдной, слабо укрепленной и необъяснимо пустой. Понравилось мне, капитан, и ваше описание крепости на острове, название которого я забыл, и список офицеров с данными о них. Хотите ли вы еще что-нибудь добавить?
Исакович, поднявшись, почтительно сказал, что хотел бы добавить только одно: ему кажется, турецкая граница на свой лад тоже укреплена, хотя и создает видимость пустынной. Там тоже много солдат, но они не ходят в униформе, потому и не бросаются в глаза. Собственно, турецкий берег Савы представляет собой естественную фортификацию.
— Хочу только сказать, — продолжал Павел, — что дебаркация [8] лишь на первый взгляд кажется легкой, но в действительности обошлась бы Австрии слишком дорого, ибо, боюсь, спустя какое-то время дебаркация превратится в деплорацию [9] армии.
Кейзерлинг благосклонно поглядывал на Исаковича, утирая пот со лба и крупного носа.
— Означает ли это, — спросил он, — in ultima analysis [10] , что вы, капитан, как бывший австрийский офицер полагаете, что Австрии в случае войны с Турцией придется подвести к границе много частей?
8
высадка людей с судов на берег (фр.).
9
оплакивание (лат.).
10
в итоге анализа (лат.).
— Ja, gnadigster Graf! [11] — подтвердил Павел.
Кейзерлинг закивал головой и пробормотал: «Schon! Schon!» — а потом, поглядев на Волкова, добавил по-русски: «Хорошо! Хорошо!»
Перебирая бумаги на придвинутом к нему столе, Кейзерлинг сказал, что, как ему кажется, в одном пункте доклада Исакович изменил свое мнение. До сих пор он уверял, что население пограничных областей вместе со своими офицерами с радостью переселилось бы в Россию, а сейчас пишет, что идея переселения в Россию здесь уже не популярна и лишь небольшое число офицеров будет сейчас просить паспорт для переселения. Что произошло?
11
Да, ваше сиятельство! (нем.)