Пересуды
Шрифт:
Портье настороженно глядит на Юлию.
— Кто? — спрашивает Юлия. Страх Рене передается и ей.
— Мальчишка.
— Что за мальчишка?
— Мальчишка. В скаутской форме. Положил конверт на стойку и убежал.
На конверте стояло: «Комната 12». Рене вскрыл его и вытащил открытку: водосток-химера собора Парижской Богоматери. На обратной стороне стояло: «Скрижали разбиты. Сегодня вечером, в восемь, передел частей на Марине».
Рене тащит Юлию за собой к вертящейся двери, в крыльях которой мелькают, сменяясь, разрезанные на куски картинки: залив, пляж, маяки. Он идет быстро. Ей трудно за ним угнаться. Она рада: он выглядит почти здоровым. Он озирается по сторонам,
— Тебе нельзя возвращаться в отель, — задыхаясь, шепчет он.
— Но там мои деньги, паспорт, документы.
— Оставь, после заберем. Они тебе пока не понадобятся. Сходи в кино. Только не в казино.
Потом не очень уверенно, но решительно он говорит, что зайдет за ней в кафе-мороженое, напротив станции, после полуночи.
Спрашивать, что случилось, не имеет смысла. И она повторяет только шесть, нет, семь раз, что любит его, говорит, как жаль, что сегодня она не успела смазать его израненную спину мазью. Вечером надо будет обязательно смазать его раны, говорит она.
— Будь осторожен, — говорит она, но и это тоже бессмысленно.
Она дважды посмотрела фильм, где речь шла о фотографии, на которой случайно оказалась запечатленной сцена убийства, но так и не поняла, в чем там, собственно, дело, по экрану дефилировали девушки, совсем раздетые либо в нарядах от Мэри Куант и в прическах, скопированных с Джин Шримптон [98] . Дважды она расплакалась, когда в киножурнале показывали пожар, случившийся в огромном магазине, там погибло триста двадцать пять человек, и дважды злорадно усмехнулась, когда рассказывали о третьем по счету выкидыше, случившемся у королевы. Потом быстро, жадно съела порцию картошки-фри с майонезом, потом заглянула в дансинг, полный разгоряченных англичан. Возле туалета какой-то деревенский увалень с сальными кудрями ныл и спрашивал, можно ли ее поцеловать, потому что у него сегодня день рождения. Пришлось сказать, что она не любит дней рождения. Потом прогулялась до конца волнолома, смертельно пугаясь каждого встречного: она боялась всех, кроме Рене. Наконец, дошла до кафе, съела четыре порции мороженого и стала ждать.
98
Английская модель и актриса, одна из «икон» шестидесятых.
Потом съела еще две порции: персик мельба без взбитых сливок. И ждала, ждала, не находя себе места от волнения.
Кэп
Старое корыто «Марина» некогда было кораблем, который город подарил королю на пятидесятилетие, а король продал его какому-то промышленнику. С тех пор корабль оставался на приколе в гавани, никто им не интересовался, он потихоньку приходил в негодность и был до последней степени загажен чайками.
В полночь Рене вспрыгнул на палубу. Но никого не увидел. Корабль его не интересовал, он остался на носовой палубе; в городе горели все огни. Он сел на свернутые канаты. В небе светились Большая Медведица, Андромеда, Персей; Юлия, наверное, тоже сейчас их видит. У него не хватило времени объяснить Юлии смысл сообщения Кэпа. Кэп обожал игры, маскарады, детские коды. У него были паспорта на имя Абрахама Иккса, доктора Мидаса, Пьера Перрюше и так далее.
— Юлия, — заговорил Рене, — все очень просто. Скрижали — каменные, значит, речь идет о камнях. Алмазы — камни, и они теперь разбиваются, вернее разделяются, несмотря на их неразбиваемость, тверже них ничего нет, в денежном
Он собрался было объяснить ей, почему на открытке изображен водосток-химера, эмблема дружбы, нерушимой и в самых мерзких ситуациях, когда Кэп перелетел через перила и, прекрасно сложенный, сильный, нервный, приземлился на палубе. И мгновенно выпрямился.
— Привет.
— Привет.
Кэп явно принимает амфетамин, глаза у него красные, руки мелко дрожат.
— Никого не встретил по дороге?
— Нет.
— Это хорошо, — замечает Кэп.
— Хотя… Ну да. Погоди-ка. — Рене внимательно глядит на него, ища признаки беспокойства, но Кэп, как в лучшие времена, невозмутим, словно игрок в покер.
— Двое парней в серых костюмах на Энзорплейн. У одного — заячья губа.
— Мои люди, — откликается Кэп. — Группа тыловой поддержки.
— Это хорошо.
— Где Юлия?
— В кино.
— В такое время?
— Не беспокойся, за ней присматривают. А где Шарль?
— Он свою долю получил. Купил квартирку в Брюгге. Хорошенькую, с видом на Минневатер.
Нет смысла спрашивать, как он нашел меня в отеле, откуда узнал, что Юлия со мной. Была.
Они стоят у перил. Кэп усмехается:
— Первое, что Шарль сделал, когда получил свою долю звонкой монетой, побежал в магазин, словно деньги жгли ему руки, в «Карнаби-стрит». Жаль, ты не видел его, в индийской шали и рубашке в цветочек, с его-то дурацкой мордой.
— А мои деньги?
— В надежных руках.
— Ты не взял их с собой?
— Разве я похож на идиота?
— Для чего тогда я сюда приперся?
— Кое-что объяснить. Зачем твоя мать написала письмо по-французски министру иностранных дел?
— Спааку?
— Паулю Хенри Спааку. Она там пишет, что никому не позволит причинить зло ее сыну Рене.
— Мама не знает французского.
— Странно, министр специально отметил, что письмо написано на прекрасном французском.
— Дальше.
— Что у нее есть влиятельные друзья, имен которых она пока не хочет называть, и они помогут ей.
— Моя мать — идиотка.
— Слышать этого не хочу, Рене. Она заслуживает некоторого уважения. В конце концов, благодаря ей ты появился на свет.
Кэп разламывает молочную шоколадку и дает половинку Рене. Рене выкидывает шоколад за борт. Немного подумав, Кэп говорит:
— Разные слухи о тебе ходят. Люди из жандармерии говорили мне: «Рене обречен, он влачит жалкое существование, но, пока не перекинется, на все способен! Не хуже своей мамаши!» Я говорю: «Быть не может, наш Рене всегда был отличным солдатом, преданным и надежным». — «Кэп, — говорят, — время Рене прошло». — Ты меня знаешь, я своих людей всегда уважал, считал друзьями до гроба, и теперь я здесь, потому что не привык сваливать на других грязную работу. Кэп — твой друг до последнего вздоха.
Рене мог бы объяснить Юлии, что люди вроде Кэпа имеют в виду, когда говорят о дружбе до гроба, и что они называли ритуалами на берегах желтых рек в Конго и в пустыне. В пустыне они ели белых скорпионов, в Конго — жареные или сырые тестикулы солдат симба. В обоих случаях напивались в хлам, пили пальмовое вино или арак и блевали друг другу в рот. Как та химера на открытке.
— Оставь мою мать в покое, — говорит Рене.
— Выносливая. Чистокровная арийка. Она много чего еще может понарассказывать, и это принимается во внимание властями. Вот что надрывает мне сердце: все те люди, которых я подбирал лично, по расовому признаку, один за другим стерты с лица земли. И не смей мне говорить, что я не заботился о моих людях до последней секунды. Не смей.