Пересуды
Шрифт:
Подумай, что ты делаешь, Алиса. Как ты можешь бросить нас одних, когда Юлия смылась с этим паршивцем Рене, и три дня от нее ни слуху ни духу. Если б это от меня зависело, я давно заявил бы в полицию.
— Она еще и матери наврала! Я ее спросила, куда она собралась, а она сказала: «Так, прогуляться». В то время, как я слышала, а ты знаешь, какой у меня тонкий слух, слышала в трубке, черт побери, шум мотора почтового парохода из Оостенде, засранка чертова!
— Мама, следи за своим языком.
— Тебе и это смешно.
— Комедиантка, — устало завершил беседу Гектор Ромбойтс.
Альма вспоминает
Снег валит крупными хлопьями. Горы кажутся сложенными из белого шершавого камня, рассеченного
(Это было в среду, потому что темный, кислый немецкий хлеб раздавали не вечером, а днем. Пекарня работала вполсилы. Альма стояла в очереди, кто-то протянул ей краюху хлеба, и она мигом схватила ее, пока не заметила Schwester [86] более высокого ранга.)
В суете беспорядочно кружащихся хлопьев, пытаясь найти точку, с которой начинается метель, она видит силуэт, вокруг которого завихряется снег. На нем шлем парашютиста. Винтовку — американскую, скорее всего, добытую в бою, он несет в левой руке, прижимая локтем. Он движется к ущелью, иногда поворачиваясь боком к ветру, чтобы легче было идти, и исчезает за скалой.
86
Сестра (нем.).
(Это было за четырнадцать дней до того, как пришли американцы, приказов никто не отдавал, большая часть офицеров разбежалась.)
В тот же день она сталкивается с ним, когда, в развевающейся шинели, он врывается в операционную. Она помогает ему раздеться, на бровях и ресницах у него тает снег, а глаза, оказывается, синие с золотистыми крапинками. Он — опытный, бесцеремонный, раздражительный. Schwestern к нему так и липнут. Он удаляет селезенку и осколок, застрявший в ноге солдата.
Потом, расслышав акцент и поняв, что она не немка, вдруг орет, как мальчишка:
— Так вот зачем я приперся в такую даль, чтоб встретить соотечественницу! Давно ты тут?
— Неделю, — отвечает она робко. Он хорош собой и смугл, как чемпион по скалолазанию из фильма Луиса Тренкера. У него крупные, загорелые рабочие руки. Он выше нее на голову.
— Увидимся, — говорит он, вытирая руки полотенцем, которое держит Хелена, Hauptschwester [87] . Альме хочется, чтобы он вытер руки о ее волосы.
87
Старшая сестра (нем.).
— Пока идет снег, американских самолетов нам не видать, трусы поганые. Удет [88] бы ни секунды не колебался, наоборот, ему нравилась такая погода.
— Удет?
— Ты не знаешь, кто…
— Нет.
— Пойди в столовую. Там лежат журналы «Der Adler» [89] , его фото в каждом номере.
Он считает меня дурой, деревенской гусыней.
— Откуда ты? — Она задает вопрос слишком тихо, слишком застенчиво, и он не отвечает.
88
Удет, Эрнст (1896–1941) — немецкий летчик-ас, прославившийся в Первую мировую войну.
89
«Орел»,
Она помогает ему снять халат, заляпанный оранжевым и красным, это целая церемония, она перекидывает халат через руку, словно облачение священника. Он уходит в лазарет. Его немедленно облепляет снег. Над полем висит неподвижный, тяжелый воздух. Запах фабрик и печей.
Американцы не появляются. Он — тоже.
Вечером она ждала его. Из душа едва сочилась желтоватая водичка. Она завила волосы, чуть-чуть, экономно побрызгалась одеколоном. Она лежала на постели, изнывая от желания и тоски. Начала ласкать себя сама, перестала.
Когда она не чтобы унять тоску, а просто так зашла в столовую, он, пьяный, танцевал там с одной немкой и тремя фламандскими сестрами. Wir machen Musik [90] и «Кто такая Лушье, милая подружка?» из репертуара Рамблеров [91] .
Он дурачился, хлопая себя то по заду, то по ляжкам: копировал баварцев.
Через четверть часа, когда она взмолилась про себя: «Дурень деревенский, посмотри же в мою сторону, не пожалеешь», он увидел ее. Он бросил Хельгу (электрика из Любека) посреди танца, и, конечно, она подошла к нему. Он тотчас изобрел не вполне пристойное па: плотно прижал ее к себе, обхватив за попку.
90
«Мы играем музыку» (нем.) — песенка из одноименного немецкого музыкального фильма (1943 г.).
91
The Ramblers, амстердамский джаз-оркестр.
— Ну! — сказала она. — Ну!
— Не «нукай». Я тебе не лошадь.
— Нет. Не лошадь. Спящая собака.
— Не будите спящую собаку, — тотчас парировал он.
Она не засмеялась, не любила игр со словами. От него пахло хорошим мылом.
— Пошли, — сказал он.
— Я должна…
— Ты ничего не должна. Ничего ты не должна.
Они добрались до его комнаты, он — едва держась на ногах, она — торжествуя. Три дня она оставалась у него, все время между бомбежками они отдавались друг другу. Часы, которые приходилось проводить в лазарете, были потеряны, вычтены из дарованного им времени. И уже тогда, зажатая в тисках его любви, она поняла, что Он — человек непредсказуемый и неприятный. Иногда вместе с кем-то из приятелей-врачей, но чаще в одиночку он отправлялся на охоту за сбежавшими Untermenschen [92] . Однажды она сфотографировала его во время метели, но он не заметил. На память, пока его не расстреляли союзники.
92
«Недочеловеки» (нем.).
Адемар
Мы поступили неосмотрительно, оставив без внимания слугу минеера Кантилльона, специалиста по уходу за норками Адемара, который провел вечер в баре «Tricky», где всегда был желанным гостем. Неджма, по ее словам, в тот вечер занималась нотариусом Альбрехтом, впрочем, без большого успеха, Камилла же напилась с тоски, в последнее время такое случалось с ней часто, особенно после визита Рене Катрайссе. Неджма рассказала, что у Камиллы на коленях лежала книга с картинками, которые она разглядывала в лупу, заливаясь слезами, и едва Неджма успела подумать: слезы вот-вот упадут на красивую, поучительную книгу, как — дзинь! — это случилось, краски на картинке с огромной стрекозой растеклись. И Камилла сказала: «Все, чего он ни коснется, пачкается, и портится, и погибает».