Пересуды
Шрифт:
— Спасибо, — сказал я.
— Благодари Камиллу, — уточнил нотариус.
— Спасибо, Камилла, — сказал я. И то, что пришлось благодарить мертвую, рассмешило меня. Я видел слоников слоновой кости, расставленных по росту на каминной полке, начиная с самого большого. И я смеялся, глядя на самого маленького, уши веером.
Я видел, что Юдит хмурит брови. Мне хотелось целовать ее густые брови, в которых не было видно золотых пылинок.
Мы вышли на улицу, ее магометанин сидел за рулем. Юдит спросила, не подвезти ли меня до станции. Сказал: «Лучше не надо».
Она сказала, нотариус вряд ли долго проживет.
Как
Сочувственно. Но с ней никогда не знаешь.
Без злобы или угрозы?
Без. Хотя теперь, когда вы спрашиваете…
Да?
Нет. Ничего особенного. Как будто она знала, что он серьезно болен.
Я не стал ждать, когда она сядет в машину. Я пошел вдоль домов. Так быстро, как мог.
Есть мысли, которые я не хочу думать, не хочу слушать, не хочу видеть, я освобождаюсь от них так: думаю о чем-нибудь другом. Обычно об Анжеле, как она разводит ноги, чтобы я мог все как следует разглядеть. Сперва она неохотно делала это. Потом привыкла. Она говорила, я ее самый любимый клиент. Она говорила, что вообще не брала бы с меня денег, если бы могла себе это позволить. Что заботилась бы обо мне. Блядская болтовня, конечно, но приятно.
Она расстраивалась оттого, что я не мог поддерживать нормальный разговор. Она не знала, о чем со мной говорить. Я предлагал поговорить о Джимми Джуфри [109] или о Ли Конице [110] . Несколько раз я ставил для нее диски хип-хопа Западного побережья.
109
Американский джазовый музыкант, композитор.
110
Американский джазовый музыкант, саксофонист.
— Боже милостивый! — восклицала она. — Ты что, башкой треснулся?
— Давно уже, а что?
— Ладно, иди сюда быстрее, — говорила она, и лезла на меня.
Сколько стоила тебе Анжела?
Тысячу франков за полчаса. Приемлемо.
Двадцать томов собрания о животных я получил по почте с доставкой на дом и расставил их по порядку на полке в углу. За ними я спрятал поляроидные фотографии. Но потом вспомнил, как в телевизоре один детектив вломился в дом, и сразу кинулся к книжному шкафу, и нашел на полке за книгами тысячи запечатанных пачек долларов. И я перепрятал секретные доказательства на чердак, засунул между балкой и стеной. Вечером пошел на Экстерстраат, номер четырнадцать. «Ситроен» Декерпела стоял на улице. Над входом висел, освещая мертвую глицинию, старинный чугунный фонарь. В садике перед домом, на качелях, маленькая девочка в шерстяной пижамке напевала какой-то мотив.
Декерпел со своими мерзкими шуточками изображает из себя приличного отца семейства. Я подумал, не увести ли его дочку. Из мести. Око за око. Я подумал, гараж, который Декерпел, скорее всего, сам построил из широких просмоленных досок, легко поджечь. Я подумал, сперва мне надо бы еще одну ночку поспать. Но я продремал с перерывами целый день: в одиннадцать часов, в три дня и в семь вечера, когда смотрел программу «Колесо Фортуны».
А ночью я ложился, и долго не мог заснуть, и ждал, когда
Сколько раз ты ходил к дому Патрика Декерпела?
Какое это имеет значение?
Это может оказаться важным, если речь зайдет о «предумышленных действиях».
Четыре раза. И каждый раз подходил ближе.
Последний раз подошел к самой веранде. Я видел девочку в пижамке, с наушниками «вокмена» в ушах. И ее мать в одиночестве, за столом, игравшую в скрэбл. Видел самого Декерпела — когда пришел в третий раз, — он читал газету. Повернул голову в мою сторону, хотя я совсем не шумел.
Ты говорил об этом с Юдит Латифа?
Тогда нет. Я не виделся с Юдит и ничего не знал о ней.
Где она была? Ее адрес?
С тем магометанином. Так было правильнее. Наверное, мне ее не хватало. Иногда мне ее и правда не хватало. Чаще всего по вечерам.
Потом она появилась. Меня разбудили звонки. Шесть или семь раз. Потом она стала барабанить в дверь. На этот раз — не «феррари», а ярко-зеленая «ауди».
— Не ждал меня?
— Не ждал так скоро.
Мне стало стыдно за бардак в доме, трусы и майки на диване, гору мешков с мусором в камине, который не топился с тех пор, как ушла Алиса. «Нет ничего грустней потухшего камина», — она говорила. По мне, есть и более грустные вещи.
Ты совсем не удивился, когда пришла Юдит Латифа?
Нет. Я думал, когда-нибудь, как-нибудь узнаю, зачем она пришла.
Тебе не кажется странным, что, явившись из алжирской пустыни, она прямиком отправилась к тебе?
Я знавал и более странные вещи. Не спрашивайте какие. Я знал, что мать Юдит, Неджма, работала в баре «Tricky», пока власти не выставили ее из страны. И что Юдит училась в дорогом интернате и поэтому знает языки. И что потом ей пришлось уехать вместе с матерью в Алжир. Чего она от меня хотела? Не знаю и не хочу знать. И не хочу, чтобы вы мне об этом говорили. Я рассказываю. А не вы.
Как договаривались.
В тот раз, когда она меня разбудила, это было днем, на ней был белый брючный костюм. В руках полотняная сумка, на сумке написано «Sabena». Она уверенно вошла в дом, как будто часто заходила ко мне.
Села, положила ногу на ногу. Покачала длинной ступней, обутой в белую туфельку. Взяла «ленивчик» для телевизора, стала нажимать на кнопки.
— Телевизор не работает, — сказал я, и подумал, надо сказать, как я рад ее видеть, но вряд ли она поверит. Спросил, не хочет ли она портвейну. Она отпила, поморщилась.
— Он выдохся, — сказала.
Мне стало смешно: мне показалось, из бутылки поплыло к окну облачко желтого дыма, и растворилось в воздухе.
Мне стало неловко. Как будто я забыл о чем-то важном и оно исчезло, выдохлось, как портвейн, не вернуть.