Переучет
Шрифт:
Нина рыдает все сильнее, уже в голос, она содрогается всем телом.
– Ну, ну, ну, – баюкает ее Жозефина. – Сейчас все будет в лучшем виде. Я мечтаю послушать, как вы читаете свои стихи.
Она влажными салфетками протирает Нине лицо и шею, Нина сидит, закрыв глаза, и пытается справиться с рыданиями. Потом Жозефина собирает в пук ее волосы и заправляет их наверх, в ту же секунду раздается стук в дверь и кто-то, видимо работник ресторана, спрашивает:
– Что здесь происходит?
Жозефина открывает дверь.
– У Нины Фабер, одного из крупнейших поэтов нашей страны, приступ плохого настроения, я ей помогаю. Для вас это проблема?
Работник,
– А потише вы не можете?
– Плохое настроение – это не шутка, – твердо говорит Жозефина, – а вы вместо того, чтобы зудеть и жаловаться, должны повесить при входе мемориальную доску, где будет сказано, что у великой Нины Фабер именно в вашем заведении случился приступ плохого настроения, с числом и точным временем.
Юноша уходит, Нина улыбается.
– Мне нужен бокал вина.
– Красного или белого?
– Красного.
– Вы думаете, это разумно прямо перед выступлением?
– Да.
Жозефина уходит и возвращается с бокалом красного вина. Нина выпивает его в три больших глотка.
– Если тебе интересно, как я пью вино, то вот так, – говорит она. – Поэтому я больше и не пью.
– Да, я это где-то читала. Но сегодня вы пьете, да?
– Да.
Она протягивает бокал Жозефине, та ловит намек и уходит за новым бокалом. Нина выпивает его тем же манером, что и первый, и встает.
– А не пойти ли нам лучше потанцевать? – спрашивает она.
– В каком смысле?
– Плюнем на Литературный дом и вместо него пойдем куда-нибудь потанцуем. Я мечтаю о танцах.
– Я полагаю, вам нельзя не прийти в Литературный дом.
– Можно. Лучше мы пойдем на танцы. Только без твоего парня. Он мне не нравится.
– Нет, Нина, в этом на меня не рассчитывайте. Вам надо пойти в Литературный дом. Там сидят люди, ждут вас. Выступление начинается через пять минут. Но, возможно, мы могли бы потанцевать потом.
– Все приятное и важное обязательно бывает потом.
– Иногда так выходит.
Жозефина достает косметичку, подводит Нине глаза и подрумянивает щеки.
– Ну вот, – говорит она, – вы снова готовы встретиться с миром.
– Уфф, – говорит Нина, – с миром. Об этом я почти забыла.
Последний этап
Жозефина проследила за тем, чтобы Нина переместилась именно в Литературный дом, а не куда-то еще. Сказав: «Ни пуха ни пера!» – она ждет на улице, пока Нина не войдет в боковой вход, предназначенный выступающим – поэтам, писателям, таким как Нина, короче говоря. Под дверью бокового входа курит, ни много ни мало, сам Карл Уве Кнаусгорд.
– Ой, – изумляется Нина, – кто бы мог подумать, что ты придешь послушать меня, бедную овечку. Это большая радость для меня.
Кнаусгорд не имеет ни малейшего понятия, кто перед ним, но улыбается и отвечает, весьма профессионально, молчанием.
За дверью Нина попадает в руки ответственной за мероприятие. Барышня лет под тридцать, приветливая, полная энтузиазма, она сразу говорит, что «Босфор» очень хорош, и ведет Нину вверх по лестнице, запруженной народом в ожидании, когда откроют большой зал.
– Невероятно, – говорит Нина. – А я-то думала, придет человек пять.
Рыжая девушка улыбается удачной шутке, но вдруг до нее доходит: Нина вправду считает, что будет выступать в большом зале.
– Ваше выступление на втором этаже, – говорит она скороговоркой, – вас тоже уже ждут слушатели.
Нину препровождают выше в маленькую комнату, по
– Здесь по-хорошему интимно, – говорит устроительница. – Чтения здесь всегда проходят душевно.
Нину заводят в комнатку «за сценой», чтобы она могла собраться с мыслями перед выступлением. Ей приносят пиво, она сидит на длинной коричневой кушетке под окном и прислушивается к звону трамвая в сторону Майорстюен, а потом встречного, в центр. Она всегда любила сидеть вот в таких комнатах, зная, что кто-то ждет ее выступления. Приятно, когда тебя встречают с уважением и заботой, спрашивают, что ты будешь пить, и Нина злится на себя за ту секунду, когда вдруг решила, что все толпящиеся внизу люди пришли послушать ее. Нет, конечно. Этот выбор она сделала много лет назад. К тому же она не думает, что могла бы написать вещь, интересную массовой публике, даже если бы захотела. Это не ее. И представление, что многочисленный читатель лучше малочисленного, тоже неверное и отдает детством, и сами массово читаемые авторы тоже это понимают, хотя не могут признаться вслух, пока не переберут со спиртным.
Возвращается устроительница и провожает Нину назад в зальчик. Слушателей уже пять, и даже семь, если считать саму Нину и рыжую устроительницу. Усадив Нину на стул, сама она встает на маленькую кафедру и представляет Нину публике. Она говорит много приятных слов, перечисляет сборники, сыплет годами и названиями, утверждает, что Нину трудно вписать в какое-то направление, что она, к счастью, сама по себе и только что выпустила давно ожидаемую всеми книгу. Под хлопки слушателей Нина перемещается за кафедру и достает книжку. Листает ее, находит подходящее стихотворение, закрывает глаза, собираясь начать, делает вдох… Тут дверь открывается, и вплывает Като в сопровождении юной дамы в большой вязаной шапке. Нина видела ее раньше. Она называет себя Шерстяной Леденчик и только что дебютировала сборником имени себя, если только не наоборот, в смысле, не взяла ли она себе имя по названию сборника, во всяком случае факт остается фактом: неким необъяснимым образом уже за первые недели продаж ее книжку выдвинули на несколько премий. Като прислал Нине экземпляр, и Нина его прочла. Очень печально, когда человек пишет почти откровенное говно. Настолько печально, что ни у кого не хватило сердца сообщить это юному дарованию. И вот теперь Като приводит ее сюда, на выступление Нины. Ущипните меня, думает Нина. Като пробирается на место, нарочито стараясь сделать это как будто незаметно, а Леденчик бодро шагает к стулу, не задумываясь, что она кому-то помешала. Нина дает им время усесться, снова закрывает глаза, делает несколько вдохов-выдохов и наконец начинает читать. Она читает тем же монотонным, гладким, слегка, но не карикатурно мистическим голосом, которым пользовалась с первых шагов в поэтическом цеху.
– Вечером налетает ветер, – читает она, – облепляет воду, мост, лодки, людей, меня, тебя, ласка, тюрьма, ласка, меня, тебя, ты ушел вчера. Куда? Навсегда?
Нина оглядывает публику, каждого в отдельности. Потом неспешно перелистывает страницу.
– Вечером налетает ветер, – продолжает она. – Город звался иначе, в нем нет у меня никого. А в далеком городе есть. Сын. Дано оно. Город иной, ветер иной, имя иное. Со мной был другой. Второй, третий, четвертый. И ты. Но в ветер ушел. Зачем? Мост, город, ветер, сын. Вначале я не была старуха, не была старуха, не была. Старуха не была я, старуха. Не была, не была, не была. Старуха. Город, ветер, сын, мост.