Переулок капитана Лухманова
Шрифт:
— Отогретая и накормленная, — добавила Маша. — Папа, это Матвей, то есть Мак. А это Мирослав. Мы один раз выступали в концерте, он играл на гитаре и пел песню «Там, за островами», ты был тогда…
Папа пригляделся и сказал, что помнит. Потом добавил:
— Благодетели. Какими добрыми делами я могу расплатиться за ваше великодушие?
— Маша уже расплатилась, — хихикнул Мак. — Помогла мне убрать елку. А то мы с Миром целую неделю не могли собраться…
— Жаль, ты не видел, какая была красивая, — добавила Маша.
— Жаль, —
— Простите, а вы в какую сторону поедете? — вдруг вмешался Мир. — Случайно не через центр?
— Не случайно, а закономерно. Ибо наша скромная обитель на улице Челюскинцев, за рынком. Надо вас куда-то подбросить?
— Как раз туда! Ко Дворцу школьников. Там у нас встреча с ансамблем «Скворечник»… Мак, поедешь?
— Нет. Это у одних «трень-брень» на уме, а у других куча домашних дел.
— Ох-ох! Что за дела?
— Мама просила вымыть две большие кастрюли и вычистить старую сковородку.
— Это работа на пять минут!
— Потом буду лежать, смотреть в потолок и думать про все на свете.
— Тоже работа, — согласился Мир. — Мак, а ты не мог бы помочь мне с моим «Про все на свете»?
— Я так и знал! Снова давить клавиатуру?
— Мак, там немножко…
— Ладно… Только если это не окончательная чепуха…
— Там исключительно мудрые мысли!.. Тетрадка у меня в ящике…
Старинный почерк
Тетрадка так и называлась — «Про все на свете». Она была пухлая, в девяносто шесть листов, слегка помятая, в клеенчатой корочке кофейного цвета. Мирослав Рощин записывал в нее «соображения», которые время от времени приходили в голову. Самые разные. Казалось, не проще ли отстучать их на компьютере, а потом, если надо, распечатать на принтере? Но не всё, что проще, полезно для души.
Мир делал записи на клетчатых страницах стальным старинным перышком, вставленным в деревянную ручку. Такими писали школьники в середине двадцатого века. Макали перья в чернила и выводили буквы, стараясь сохранять «нажим и наклон». В наше время кому нужна такая бредятина? Однако Миру Рощину была нужна. Он приохотился к ней, когда был третьеклассником.
Мир учился у Ольги Петровны, а она часто рассказывала интересные вещи. В том числе и про то, как жили школьники в прежние времена.
— Писали фиолетовыми чернилами, старательно, даже высовывали кончики языка от усердия… Чернила наливали в специальные склянки, которые назывались «непроливашки». Перья поскрипывали, порой с них срывались кляксы…
— Несчастные люди! — пожалел давних школьников сумрачный Стасик Маркушин.
— Ну, не такие уж несчастные. Красиво написанная строчка доставляла ученику удовольствие. Ведь знание каллиграфии вносит в душу человека стройность…
— Знание чего? — по-прежнему сумрачно спросил Маркушин.
— Каллиграфии, дорогой мой. Это искусство красивого письма.
Мир поднял руку:
— Ольга Петровна, Пушкин писал гусиными перьями, а у него был ужасный почерк…
Ольга Петровна немного помолчала.
— Мирослав, ты на первый взгляд прав. Однако в почерке Александра Сергеевича есть своеобразная прелесть. Порывистость, устремленность души. Слияние написанных строчек с яркими мыслями… А бывают и другие примеры. Это когда почерк будто зеркало характера. Станете постарше — прочитаете повесть Гоголя «Шинель» про несчастного, но очень доброго человека, которого звали Акакий Акакиевич. И роман писателя Достоевского «Идиот» о князе Мышкине…
Кто-то (похоже, что все тот же Маркушин) хмыкнул: мол, глупые имена. «Дурак», — подумал Мир. Повесть «Шинель» он уже читал. К тому же в нем шевелилось ощущение, будто он невольно обидел Ольгу Петровну замечанием о Пушкине. И он сказал, чтобы загладить виноватость:
— Чурка ты, Маркуша…
— На перемене поглядим, кто чурка! — пообещал хмурый Стасик.
— Очень я тебя испугался…
— Ну-ка, не петушитесь, — попросила Ольга Петровна. — Лучше я вам покажу, как принято было писать в прежние времена. Я их еще немножко помню… — И она принялась выводить на доске мелом крупные строчки:
МОРОЗ И СОЛНЦЕ; ДЕНЬ ЧУДЕСНЫЙ!
Получалось в самом деле красиво — с изящным наклоном, плавными нажимами в середине букв и завитушками.
«Как на старинном документе», — подумал Мир.
— Нам тоже писать? — с опаской спросил ленивый Максим Толбухин.
— Не надо. У вас все равно не получится… Но если вы вдруг дома разыщете в Интернете старые прописи или найдете бабушкин букварь с образцами давнего письма, попробуйте сами написать так две-три строчки….
— А про что? — спросил Мир.
— Про что хотите… И принесите мне. Если там будет что-нибудь умное и красиво написанное, поставлю хорошую оценку.
— А если ничего не будет? — спросил ленивый Толбухин.
— Значит, никакой оценки. Не бойся, двойку не поставлю…
Написали немногие, человек пять. Остальные отговорились, что не нашли нужных образцов. Но Мир нашел. Причем не в компьютере, а на книжной полке, где мама хранила букварь 1946 года. Это была память о дедушке, папином отце. А значит, и о папе…
Тетрадки в косую линейку, разумеется, не нашлось, пришлось писать на листе в клетку и видеть перед собой старинный наклон мысленно. Стальные перья были: мама на работе ими делала рисунки для буклетов. Нашлись и чернила, только не фиолетовые, а черные и синие. Мир стал писать синими: больше похоже на старый школьный стиль.