Перевал Дятлова
Шрифт:
— И все, что у нас остается, — это официальное заключение, что группу Дятлова убила неизвестная сила непреодолимого характера.
— Да. Формулировка, которая отменяет все разумные версии произошедшего. Но что она значит? Является ли она намеренным желанием скрыть правду, которая была известна властям? Или это всего лишь расплывчатая фраза, маскирующая незнание и страх перед тем, что там произошло? Или до сих пор происходит?
Рассказывает доктор Басков
[3]
Как я понял по рассказу Стругацкого, профессор Константинов склонялся, пусть и с неохотой, к
Больше всего меня заинтересовало его объяснение загадочного цвета кожи и волос погибших. Хотя сам Стругацкий не полностью седой, для человека его возраста эта седина ненормальна. Первичное общее обследование не выявило у него абсолютно никаких патологий, которые могли бы являться причиной этому, к тому же на фотографии из его личного дела, предоставленного екатеринбургской «Газетой» и переданного мне следователем, у него черные как смоль волосы.
Как бы ни интересовал меня цвет его лица и волос, я решил не спрашивать напрямую, а предоставить Стругацкому возможность самому затронуть этот вопрос в свое время. (Заметьте, я не хотел давить на него, чтобы получить быстрые ответы, хотя и понимал срочность этого дела для следствия; к тому же недавний опыт подсказывал, что, если я начну давить на него, он уйдет в себя и будет молчать, что, конечно же, еще больше затянет процесс.)
После третьей встречи со Стругацким я позвонил главному следователю по этому делу, Станиславу Комару, и спросил, производился ли обыск квартиры профессора Константинова. Следователь оказался очень любезен — ведь он хотел как можно быстрее покончить со всем этим.
— Да, доктор Басков, — ответил он в трубку, — мы тщательно обыскали все помещение.
— Константинов ведь является организатором некоего фонда Дятлова?
— Так точно.
— И вы нашли что-нибудь?
— Не могли бы вы задать более конкретный вопрос?
— Ах да, простите. Я имею в виду материалы о трагедии на перевале Дятлова.
— Понятно. Да, этого было много найдено. В основном письма и документы: газетные вырезки тех лет, записи самого Константинова — целый ворох. Сейчас мы сортируем их в каталог.
— А как насчет материальных предметов — образцы, пробы, металлические фрагменты?
Комар ответил после паузы:
— Да, мы нашли целую коробку с вещами.
— Там был кусок ткани?
— Да, был.
— И у вас есть соображения, что это такое?
— Мы отправили его на экспертизу вместе с металлическими обломками. А почему вы спрашиваете? Вы думаете, это имеет какое-то отношение к вашему освидетельствованию Стругацкого?
— Думаю, да. Можете сделать для меня копию отчета экспертизы, как только он у вас будет?
— Конечно.
— А с Юрием Юдиным вы говорили?
— Да, я лично брал у него показания.
— Он
— Да, хотя он странный тип.
— Что вы имеете в виду?
Я почувствовал, как на другом конце провода Комар пожал плечами:
— Как вам сказать… зациклен на прошлом. Все только вспоминает и вспоминает — но это обычно для стариков, я полагаю. Однако Стругацкий у него точно был. Сумел настоять, чтобы Юдин принял его. Пригрозил, что не уйдет, пока его не впустят. Но потом оказался довольно вежливым человеком.
Я попросил Комара передавать мне любую информацию касательно прошлого Стругацкого, после чего, поблагодарив его, повесил трубку.
И снова принялся размышлять над показаниями Стругацкого о событиях, приведших к его аресту. Насколько я мог понимать, все совпадало — это был точный отчет о случившемся. Тут я вспомнил о его нежелании рассказать мне о том, как погибли его товарищи в лесу у Холат-Сяхыл. Он совершенно очевидно был напуган, но кем или чем — я понятия не имел. Я подозревал, что наступит момент, когда в его рассказе факты сменятся фантазией. Мне нужно быть очень внимательным, чтоб не пропустить этот момент, после чего и начнется моя настоящая работа. И есть только один способ сделать это: позволить Стругацкому продолжать свой рассказ, позволить ему самому подойти к этой критической точке.
Когда в понедельник утром я зашел к Стругацкому, он спросил меня, как прошли мои выходные. Я был так занят своими мыслями, что слегка растерялся от вопроса.
— Очень хорошо, Виктор, спасибо.
— Рад слышать. У меня тоже.
— Правда? Замечательно.
— И что вы делали? — спросил он.
— Что, простите?
— В выходные.
— К нам приезжала сестра с мужем.
— К нам? Вы женаты?
— Да.
— А как зовут вашу жену?
— Наталья, — ответил я. — Вы сказали, что тоже хорошо провели выходные. Чем занимались?
— Ничем.
— Ничем?
Стругацкий глубоко вздохнул — скорее с удовлетворением, чем с разочарованием. Хотя мне показалось, я уловил что-то похожее на сожаление и грусть.
— Я просто прожил эти выходные, — сказал он. — Иногда сам факт существования угнетает. Но это хорошо. Я рад, что жив.
Я молча посмотрел на него и затем спросил:
— А ваши товарищи живы?
— Нет.
— Милиция сейчас их разыскивает. Как вы думаете, их тела найдут?
— Точно нет.
— Почему нет?
— «Сварог» об этом позаботится.