Перевал
Шрифт:
— Это хорошо, Клаус, что мы опять вместе. Каюсь, я думал, ты зарылся в книгах, когда на наших глазах переворачивается самая важная страница человеческой истории. А оказывается, ты Железный крест заслужил раньше меня, хотя я с июня сорок первого на восточном Фронте.
— На Крите тоже был фронт, — сонно ответил Клаус. — И были горы, правда низкие, почти незачетные. Самая большая гора, Ида, около двух с половиной тысяч метров.
— А я от Сана все по равнинам, — вздохнул Ганс. — Ну ничего, теперь — Кавказ! Хотю-Тау, Эльбрус… Помнишь, как в тридцать восьмом?.. Теперь, может быть, поднимемся на Эльбрус, а потом… потом Эверест,
— И Макензен тоже.
— Бог с ними. Я бы принял индуизм. Вот это религия! Ты знаешь, индуизм поощряет культ пола. У индусов в этом смысле все просто. Честно говоря, меня не волнуют все земли, по которым мы прошли, — ни Балканы, ни Украина, ни этот Кавказ. Все эти земли для меня лично только препятствия на пути в Индию. Фактически ведь мы, немцы, возвращаемся через много веков на свою родину. Именно в Индии начинается арийская раса. Ты знаешь, Клаус, в горах Гиндукуша до сих пор живут люди со светлыми волосами и голубыми глазами. В их жилах течет арийская кровь. Мне отец рассказывал, что само слово «арийцы» происходит от древнеиндийского слова «арья» — «благородные». Мы самая благородная нация. Тебе, историку, должно быть, известно… Ты спишь?
— Нет, думаю.
— О чем?
— О Кавказе. Интересно, где сейчас те ребята?
— И та Оля?
— И та Оля.
— Эх, Клаус, Клаус! — Ганс закурил сигарету. — Ты всегда был наивным мечтателем. Та Оля нарожала кучу детей и удрала с ними куда-нибудь за Урал. А те ребята… ожидают нас с винтовками.
— Мы сами пришли к ним с винтовками. В тридцать восьмом они…
— В тридцать восьмом, в тридцать восьмом! — начал раздражаться Ганс. — Лицемеры! Если бы не мы пришли к ним с винтовками, то они пришли бы к нам с винтовками. Такова жизнь. Мир постоянно — от войны до войны — живет ожиданием новой войны. И потом, на этой земле никогда не смогли бы ужиться большевики и национал-социалисты.
— Мало земли? — усмехнулся в темноте Клаус.
— У нас — да, мало, у большевиков — много. Слишком много. Только они не знают, что с ней делать. И вообще… — Ганс затушил о половицу сигарету, лег на спину, обхватив ладонями затылок. — В этом огромном мире огромный беспорядок, и только немцы…
— Только немцы! — не выдержал Клаус. — Только арийцы! Даже черепа и носы измеряли, выясняя принадлежность к арийской расе. Только немцы! Почти вся история Германии — история войн. Германии всегда не хватало земли, жизненного пространства. Приходили новые вожди и вели народ на войну за жизненное пространство, и всякий раз Германия умывалась кровью и, не успев утереться, снова шла в поход, увлекаемая очередным вождем. И почему-то чаще всего на Восток. Даже орел на гербе Германии смотрит на Восток. История Германии говорит не в пользу этих походов.
— Твоя история только фиксирует события и всегда безучастна к ним.
— Но из нее полезно извлекать уроки.
— Мы извлекаем. Поэтому и воюем теперь иначе, поэтому и зашли в Россию так далеко, как никогда раньше. Группа армий «А» — на Кавказе, группа армий «Б» — у Сталинграда. Мы воюем за землю, за нефть и железо, за пшеницу. Это поднимает дух наших солдат, и за это они умирают. А с твоей философией лучше бы не вылезать из уютной «Анны Марии». Держался бы уж одной рукой за книжку, а другой — за юбку Дианы.
— А с твоей философией…
— Моя философия — философия
— Не успели выдать.
— Познакомься. Коротко и ясно. Если будем воевать так, как требуется здесь, немцы быстро завоюют весь мир.
Клаус при свете фонарика рассматривал «Памятку немецкого солдата на восточном фронте».
«…У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай. Этим самым ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишь себя навеки».
— На Крите такими памятками немецких солдат не снабжали, — проговорил он, возвращая Гансу брошюру. — Там мы придерживались Женевского соглашения о законах и обычаях войны.
— На Крите она и не требовалась. На Крите перед нами был совсем другой противник. А красноармеец не рассматривается как солдат в обычном смысле слова, как это понимается в отношении наших западных противников. Он рассматривается как идеологический враг, как смертельный враг национал-социализма. И вот что, Клаус, как старому приятелю, советую: подальше припрячь свою философию. В гестапо работают железные парни. От них не спасет даже доктор Берк.
Клаус промолчал. Из головы не выходила памятка. Как же так: «…убивай всякого русского…»? Убивать тех русских парней, с которыми ходили в одной связке, оберегая друг друга от опасностей в горах? Убивать ту чудесную девушку Олю? «…убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай». За что?
Для Ганса все захваченные Германией земли лишь препятствия на пути в Индию. Для одних немцев Бельгия была препятствием на пути во Францию, для других — Югославия на пути в Грецию. Выходит так, что каждый немец видит в мире свой собственный идеальный кусочек рая для себя, а в целом — весь мир для немцев?
— О чем ты думаешь, Клаус?
— Так, вспомнил Ростов. Мой дорогой папаша по совместительству с делами пропаганды занимается конфискацией культурных ценностей. Был я в одной из ростовских библиотек. Там взял несколько номеров советского журнала «Интернациональная литература», издаваемого на немецком языке, и томик стихотворений Бехера.
— Ну и что? Этот красный Бехер с тридцать пятого года живет в Москве.
— Так, но фашисты жгли книги не одного Иоганнеса Бехера…
— Ну и что? — недоуменно спросил Ганс и тут же отмахнулся: — А-а, опять философская муть. Давай лучше попробуем вздремнуть хотя бы часок.
Но вздремнуть Клаусу и Гансу не удалось. Со стороны канала донеслись залпы орудий. Клауса и Ганса тут же вызвал на командный пункт генерал Хофер. Оказывается, пока они философствовали, лежа на полу в хате старой колонистки, части дивизии приступили к форсированию Маныча. Одна из рот семьдесят девятого полка продвинулась к берегу водохранилища у колхоза «Свобода» и на штурмовых лодках переправилась через Маныч. Редкий огонь русских почти не причинил ей вреда.