Перевернуть в парадоксальное
Шрифт:
становится благоволением
к такому существу в ком энное
оказывается – последнее
к такому свету чьё создание
любому языку – обратное
как мы меняем состояние
из птичьего в листообразное
ВЛАДИМИР БУЕВ
святая простота в конечности
знак бесконечность – просветление
порывы оказаться в вечности
похвальны как пустое рвение
перевернуть
летать и ползать – всё единое
метаморфозы – то нормальное
из соколиного в ужиное.
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
Цвета. Рыжий. Из книги «Офорты Орфея»
Мне нужно выговориться – вот что.
По направленью к красному. Осени, октябрю.
Причём, любому – в Ташкенте, Болдине, Вокше.
Ведь цвет важней, чем то, что я говорю.
Мне нет пути к пылающим мачтам, крышам
Лиссабона, кошенильной Флоренции, облакам
черепичной Праги – и днём не упиться рыжим,
не выжать с волос, не выстлать к твоим ногам.
Но есть (клянусь!) в тебе самой это чудо;
точнее, его предчувство – шиповник и склон
в разломах магмы. К примеру, внутри ночуя
у Вяза, не листьями дышишь – корой, как и он
сжимался тому лет… в детстве. И через кожу
гранатовый мозг сочится (или рассвет?).
Так вот, а теперь зажмурься, сумняся ничтоже —
ты это дерево.
Внутри тебя этот цвет.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Кострами развиваясь красными,
пожухлая в осенний октябрь расцвела листва.
Связь цвета с городом – аллюзии бессвязные
на первый взгляд. А на второй – слова
звучат и пишутся лишь те, что лезут в выси
и к старине Европы, но лишь южной, где есть солнце.
Ну, в крайнем случае срединной (куда по визе).
В Европу прорублю всё равно оконце!
Там столько есть деревьев с цветом красного
(в Европе мне нет другой причины побывать).
Ещё там магма есть: Помпеи безопасные.
Здесь можно полежать и о свободе помечтать.
А, впрочем, Вокша, Москва и Ташкент
и даже Болдино сумеют покраснеть, когда
я лягу там под деревом любым: эксперимент
чтоб ты из древа вытекла цветом, а не вода.
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
Мне бы лёгкости взять для восхода —
Не у бабочки и самолёта,
Не в листве выходного дня,
А в твоём основанье, Природа,
В тёмном царстве, где нет огня,
Где ни воздуха, ни меня…
Только
Я хочу быть понятым верно —
Только тут и гнездится бог-
Экстраверт: между мной и прошлым,
Сном и памятью, меньшим – большим,
Кем угодно – самим собой.
Я хочу быть понятым. Точка.
На хрена мне другая боль?
Время есть во все стороны то, что
Разбегается из одной
Тьмы-потьмы. Вот на сём и встану,
Прикормив губам своим стаю
Новых звуков, листвы иной,
Точно вёшенка, обрастая
Выраженьем икры земной…
Ни мечты, ни вины, ни скорби —
Лишь змея в запаянной колбе,
Как молчания перегной.
ВЛАДИМИР БУЕВ
О, Природа, ты вакуум-Тартар,
Где нет воздуха, мрак где в стандарте.
Все титаны внутри тебя
Каждый день начинают с фальстарта,
С воем в медные двери долбя
И в детей своих матом лепя.
Этот Тартар – под царством Аида.
Кто попался, о том панихиду
Можно спеть. Помолившись, забыть,
Пусть там Боги живые, их много.
И все вместе есть я – эпилога
Нет во мне, как и нету пролога.
Больно всем. И титанам не меньше.
Больше! Боги они из древнейших.
И они, повторюсь, – это я.
Бездна мрака – как тень некролога.
Сон иль явь? День иль ночь? Безнадёга.
Боль лицо моё делает строгим.
Замолчать, перегнивши змеёй?
Запаяться ли в колбе со спиртом
(Вдруг получше там, чем под землёй)?
В декаданс ли пуститься по треку,
Что Серебряным прозван был веком?
…Иль над миром встать новой зарёй?
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
Мой слог, мой голос, воспалённый
язык – последний мой причал!
Родных наречий отлучённый,
внимаю собственным речам.
Тот свет, который населён был
мной, словно шорохом – сквозняк, —
так будто выпавшая пломба,
теперь отделен от меня.
И боль, что медная кольчуга,
уже не давит сердце мне,
обвивши тело, словно чудо,
разлитое по всей земле.
И чем ты дальше, тем разменней
твои стихийные черты…
Но застрахована от тленья
душа, и в той же мере – ты.
…………………………………….
А нить, что связывала прежде
мой сон с пучком твоей зари,
теперь на чьей-нибудь одежде,
как волос в лампочке, горит.