Перевёрнутый мир
Шрифт:
Я вдруг вспомнил маленькие, заплывшие глазки Лютика. Мясник проклятый. Вика права, все органы поодиночке распродает, в розницу. Теперь вот пришла очередь продавать мозги парня. А что потом он собирается сделать с его сердцем?
Дан бросил мимолетный взгляд на разбросанные листы на моем столе, на брошюрку, как делать сценарий.
— Вы тоже пишите? Это здорово, — искренне восхитился он.
— Нет, — хмуро ответил я. — Я уже отписался.
Я вышел проводить Дана. Он с особой осторожностью надевал новенькую блестящую кожаную куртку, чтобы не поломать замок.
— У тебя красивая куртка.
Он не ответил, только вновь покраснел. Я вдруг вспомнил, что он второй человек в этом городе, который умеет краснеть. Первой была Рита. И я подумал, что ужасно соскучился по этой девчонке.
С ней мы столкнулись на улице. Она была без Джерри. И в том же желтом беретике.
— Будешь счастливой, девочка, — я старался говорить как можно непринужденнее. Но мой голос срывался. — Где твой верный дружище? Ему уже пора дышать свежим воздухом.
— Джерри заболел. — Рита избегала смотреть мне в глаза. Ее голос был бесстрастен, похоже, она тоже решила подражать Вике.
— Это плохо. Но ничего, ведь не только люди болеют. Болеют еще и собаки. Но и те, и другие выздоравливают.
— Не всегда, — вновь сухой краткий ответ, как выстрел.
Неожиданно подал голос Дан. Он во все свои близорукие глаза с восхищением смотрел на Риту. И его грустное лицо стало еще обаятельнее.
— А можно, я его посмотрю? Честное слово, я кое-что в этом понимаю. Мне не раз приходилось спасать животных.
— Правда? — Рита заметно оживилась. — Но его уже смотрело столько ветеринаров.
— Еще один не помешает! — Я одобряюще похлопал Дана по плечу. — Иди, парень! И не волнуйся. Я сделаю все, что в моих силах.
Они подошли к подъезду. Но Рита неожиданно вернулась. Она стояла напротив меня, такая хрупкая, нежная. И наконец-то решилась посмотреть мне в лицо широко раскрытыми зелеными глазами.
— Ростислав Евгеньевич, я не верю в то, что о вас пишут. Я все, все про вас знаю. И еще знаю, что вы не любите свою жену. Но живете с ней. Но это уже для меня не имеет значения.
По старой привычке я поправил желтый беретик, готовый вот-вот свалиться на землю. Я очень скучал по Рите. По нашим прогулкам с Джерри, по нашим разговорам о лесном боге, которого так и не простили те, кого он когда-то предал.
— Ты очень хорошая девочка, Рита.
— Я не знаю… Но знаю наверняка, что никогда не буду кинологом! И ветеринаром тоже!
— Вот это уже глупо! — рассердился я. — Это мама тебя надоумила?
— Нет, Джерри. Я не могу смириться, что все хорошее непременно умирает. Хорошее должно жить вечно. А если это не так… Я тогда смирюсь и соглашусь со всем дурным в жизни.
Я не выдержал и рассмеялся.
— Какая ты еще маленькая. Смириться с плохим — еще не означает самой стать плохой.
— Почти означает. Зато жить станет легче. Я хочу жить легче. Я не хочу мучаться, как вы…
Рита побежала к подъезду, где ее ждал Дан. Парень помахал мне рукой. А я подумал, что так ни разу и не назвал его по имени. А еще я подумал, что, может быть, Рита права. Нужно жить легче
Я поежился. Наступили первые ранние заморозки.
Продрогший, я вернулся домой. Меня колотило. Зубы стучали. Удары сердца опережали мысли. Я всем сердцем и всеми мыслями ненавидел Лютика. Я еще не научился замораживать сердце. Оно горело, как пламень. Чтобы потушить этот огонь, согреть свои руки и заглушить ненависть, я налил виски. У меня нашлась тысяча оправданий, чтобы выпить залпом полный бокал. Я уже понимал, что потихоньку спиваюсь. Так, наверное, когда-то спивался Ростик. И у него тоже находились тысячи оправданий. Куда это его привело? И где он сейчас? И где окажусь в конце концов я?
Совершенно пьяный, я заявился на вечер по случаю утверждения заявки нового фильма Лютика и начала подготовительного периода съемок. Помню, как приблизился к шведскому столу. Перед глазами мелькали блестящие платья, солидные костюмы, открытые бутылки, надкусанные бутерброды, поломанные тартинки. Яркими картинками с калейдоскопа все это маячило в моих мутных глазах. И я увидел перед собой расплывшееся красное лицо Лютика. Помню, он делал какие-то отчаянные жесты. И его ручки, толстенькие, потные барахтались в воздухе. И его кривенькие ножки прыгали на месте. Не раз, пожалуй, он душил этими ручками. Не раз, пожалуй, наступал на горло этими ножками. И я со всей силы ударил кулаком по столу. Рука моя загорелась от боли. Помню звон разбитой посуды, истеричные крики, чей-то угрожающий бас. Кто-то скрутил мои руки за спиной, и они хрустнули. Больше я ничего не помню.
И вновь шелковые простыни коричневого цвета. Коричневые бархатные портьеры на окнах. Распахнутый балкон. Я всей грудью вдохнул свежий воздух, словно залпом выпил бокал виски. И наконец полностью открыл слипшиеся глаза. Словно у больничной койки, возле меня сидела моя жена Вика и осторожно, как больному, прикладывала мокрое полотенце ко лбу. Впрочем, разве я не был болен?
— Тебе лучше?
Я не знаю, когда мне будет лучше. По-моему, все движется с точностью до наоборот.
— Да, — сдавленно прохрипел я.
Мне было очень плохо. Вспомнить вчерашнее я не мог. И это меня более-менее спасало. Вика оказалась права, все шло по замкнутому трагичному кругу. Но она не знала и не могла понять одного, что первый круг пробежал, как взмыленная лошадь, не я, а ее настоящий муж Ростик. На каком-то этапе он устал и слетел с дистанции. Я теперь продолжаю его эстафету. И похоже, как он когда-то, уже несусь на последнем дыхании. И второе не открывается. Но труднее всего приходится Вике, она вместе с нами пробегает второй круг. Видимо, она оказалась гораздо сильнее. И я вцепился в руку Вики. Словно тонущий в болоте, пытался ухватиться за моховую подушку и вместе с ней медленно погружался в вязкое дно.