Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944
Шрифт:
– Мне и в голову не могло прийти, что придется воевать в музее, – заметил Кессельринг во время одного из моих визитов в Монсуммано, но именно это ему и пришлось делать.
Я никогда так не восхищался его проницательностью – проницательностью дилетанта в живописи и литературе, – как в те недели во Флоренции, когда я испытывал его терпение своими крайне невоенными просьбами. В этом городе было много богатств, которые могли и должны были быть защищены или вывезены в безопасное место. Вольф и Серлупи не жалели для этого сил. Однажды они узнали, что в качестве артиллерийской позиции была выбрана роща с кипарисами. Откуда было знать Кессельрингу и его подчиненным, что именно под этими историческими деревьями Петрарка целовал свою Лауру? Опять же, откуда они могли знать, как высоко оценивают историки искусства четырех бронзовых турок-рабов работы Пьетро Такки, украшавших статую великого герцога Фердинанда I в Леггорне до своей отправки на виллу Поджио? Любой молодой лейтенант танкового корпуса мог бы приказать своему подразделению проехать по ним, не зная, какую ценность они представляют, поскольку они лежали наполовину вкопанные в землю и покрытые тонким слоем песка, и их легко можно было искорежить одним танком. Помня, что эта вилла стала свидетелем несчастной любви и женитьбы великого герцога Франциска I на Бьянке Капелло, искусной отравительнице, я рассказал эту романтическую историю
В другой раз меня пригласили на обед в штаб-квартиру генерала ВВС фон Поля. Это собрание ярко отражало настроения, царившие среди армейских офицеров и летчиков в июне 1944 года, описанные самим генералом в отчете, созданном в офицерском лагере для военнопленных Чинечитта в Риме 15 августа 1945 года. Сейчас этот отчет хранится в Лондоне вместе с другими документами. Далее приводится несокращенный текст копии, находящейся в моем распоряжении:
«Макс Риттер фон Поль,
генерал ВВС,
Рим, 15 августа 1945 года
Политическая дискуссия с Евгением Доллманом в 1944 году
В первую половину 1944 года в моей душе росла тревога за будущее Германии. Множились признаки внутреннего развала национал-социалистического режима, с одной стороны, и падения нашей военной мощи – с другой. Любой здравомыслящий наблюдатель вынужден был признать опасность полного краха в самом ближайшем будущем.
Мне стало ясно, что только коренное изменение системы может спасти нас, проложив дорогу к миру на разумных условиях. В то же самое время я хорошо понимал, что на пути к этой цели стоят серьезные препятствия. Ликвидация всех демократических институтов в Германии исключила наиболее естественное решение – узнать мнение народа. Свержение режима в результате мощного движения масс тоже было исключено, поскольку любая попытка повлиять на народ в этом направлении была бы неизбежно пресечена на корню высокоорганизованной полицейской системой национал-социалистов. В конце концов любая операция, предпринятая военачальниками, была обречена на провал, пока режим полностью контролировал сильную партийную организацию и пропагандистскую машину.
Для меня единственной возможной альтернативой казался захват власти военными и политическими лидерами, которые либо контролировали ключевые правительственные посты, либо могли легко их занять. Не подлежит сомнению, что первоначально партия объединяла многих идеалистически настроенных национал-социалистов, наделенных необходимыми качествами: умением руководить и мужеством. И хотя я никогда не был национал-социалистом и не был близок к партийным кругам, убежден, что некоторые из этих людей живы и поныне. Подходящие кандидатуры легче всего было найти среди военных, в особенности среди старинных представителей офицерского корпуса, ибо их некогда слепая вера в правоту Верховного командования дала трещину.
Я, конечно, сознавал, что, как генерал, командующий ВВС в Центральной Италии и подчиненный более высокому чину авиации, я не мог ни организовать подобную операцию, ни оказать на нее какое-либо решающее влияние. С другой стороны, я хотел, по крайней мере, успокоить свою совесть, попытавшись прощупать, когда же наступит подходящий для этого момент, и выдвинуть некоторые предложения, чтобы быть готовым к действию, если во мне возникнет надобность.
Помня об этом, я решил обменяться мнениями с доктором Евгением Доллманом. Официальные и неофициальные контакты с ним в Мюнхене и Риме убедили меня, что это в высшей степени порядочный человек, а его статус политического советника генерала Карла Вольфа и фельдмаршала Кессельринга должен был подсказать ему, как делается политика.
Эта беседа, имевшая место в моей штаб-квартире вблизи Флоренции в конце июня 1944 года, продолжалась несколько часов. Наша первоначальная рассудительность и сдержанность переросла в полную искренность, и я с удовольствием осознал, что наши взгляды по широкому кругу вопросов совпадают. К своему удивлению, я узнал, что подобные идеи осторожно обсуждались Доллманом с некоторыми высшими чинами СС, имена которых он не назвал.
Наши мнения совпадали по главному вопросу – основная ответственность за тяжелое положение Германии лежит на Адольфе Гитлере, чья безответственная внешняя политика ввергла Германию в войну почти со всем цивилизованным миром. Он настоял на принятии на себя военного командования, переоценив свои собственные способности, и потерпел крах. Он полностью подчинил себе партию, способствовал расцвету коррупции и в конце концов, как полный автократ, перестал прислушиваться к разумным советам.
Он и партийные лидеры (насколько я помню, мы упоминали имена Риббентропа, Геринга, Штрайхера, Эссера и Кристиана Вебера) должны быть устранены и заменены достойным правительством, с которым союзники могли бы вступить в мирные переговоры и которое должно было впоследствии перестроить Германское государство – хотя этого вопроса мы коснулись лишь вкратце.
Мы оба считали, что эту задачу можно выполнить только в сотрудничестве с армейскими частями под командованием Роммеля или какой-нибудь другой крупной фигуры из СС, которую можно было рассматривать как единственную дееспособную партийную организацию. К сожалению, Доллману пришлось признать, что Гиммлер был лишен не только моральных принципов, но и высокого чувства ответственности, чтобы предпринять такой шаг и порвать с фюрером. Он намекнул, однако, что для такой работы подходит генерал Вольф, командующий войсками СС и полицией в Италии. Можно почти не сомневаться, что, если Вольф убедится в нежелании Гиммлера действовать и в его несоответствии столь важной задаче, он тут же предоставит себя в распоряжение нации. Доллман предложил организовать строго конфиденциальную встречу между Вольфом и мной, и я с благодарностью принял это предложение.
К сожалению, эта встреча была отложена из-за болезни Вольфа, а первые дни после возвращения генерала, естественно, были поглощены служебными делами.
Затем наступило 20 июля и поставило всех нас в трудное положение, поскольку внутрипартийная слежка и прослушивание усилились до крайних пределов. Вполне безобидных замечаний или недостаточно уважительных отзывов об идеях национал-социализма было достаточно, чтобы привести в действие машину гестапо; положение ухудшила также пропагандистская кампания Геббельса против офицерского корпуса.
Я снова встретился с Доллманом во второй половине августа, и мы согласились, что при сложившихся обстоятельствах наши планы не получат развития. Вольф и я пришли к такому же заключению, когда мы встретились в Фасано в конце сентября и вкратце обсудили положение. Вольф подтвердил, что его суждение о наших лидерах и их политике совпадало с моими взглядами, о которых Доллман рассказал ему уже довольно давно. Однако он с уверенностью согласился со мной, что настроение народа и партийные меры безопасности
В связи с этим наши обсуждения не привели к конкретным результатам. Единственным положительным моментом, вероятно, было то, что Вольф знал, что может рассчитывать на мое сотрудничество, когда он занялся подготовкой перемирия весной 1945 года.
Впрочем, достаточно о рассказе генерала фон Поля, записанного в разведцентре в Риме в августе 1944 года. Фон Поль пропустил только одно. По его мнению, старших офицеров германского офицерского корпуса не следовало привлекать к подготовке и осуществлению путча против существующего режима. Хотя, как профессиональный военный, сам принадлежал к этому классу, он прямо заявил мне, что совершить такой переворот будет невозможно. Любое подобное начинание должно исходить из самой партии, в данном случае от Гиммлера и СС. Тогда было решено, что если рейхсфюрер СС сумеет избавиться от внутрипартийной олигархии – включая самого Гитлера, – то офицеры в свою очередь попытаются свергнуть Гиммлера, которому они не присягали. Это была несколько заумная и чисто немецкая теория путча, корни которой уходили во времена Мартина Лютера и его не менее немецкой концепции власти. Суждено ли ей стать исторической реальностью или нет, решила драма 20 июля, свидетелями последних сцен которой я оказался в обществе Бенито Муссолини и его старших министров.
Глава правительства Республики Сало провел несколько дней, путешествуя по Германии, и его встреча с Гитлером в тот исторический для нашей страны день должна была стать последним пунктом его программы. После инспекции своей новой армии, то есть четырех дивизий – «Сан Марко», «Монтероса», «Литторио» и «Италия», которые проходили обучение на территории Германии, Бенито Муссолини должен был 20 июля 1944 года прибыть в ставку фюрера в Растенбурге, чтобы обсудить, как будут использоваться эти части. Было хорошо известно, что формирование этих новых дивизий сопровождалось массой трудностей, поскольку после событий 8 сентября 1943 года Гитлер решил, что все итальянцы, за исключением дуче, были в той или иной степени предателями.
Усталого и больного диктатора больше интересовала его новая «армия», чем куда более важные проблемы, стоящие перед его марионеточным режимом. Как я уже говорил, Муссолини страдал губительной страстью – он любил играть в солдатики. В этом он напоминал своего немецкого друга-ефрейтора, за исключением того, что, помимо своих неизбежных ошибок и просчетов, тот обладал еще большей склонностью к этому опасному времяпрепровождению. Вдобавок гитлеровские военачальники были способнее теперешних итальянских генералов, среди которых во времена Мольтке мало кто поднялся бы выше командира роты.
Ничто не вызывало большей зависти у итальянского диктатора, чем солдаты Гитлера, и это было истоком их странной дружбы, которая основывалась на истинно фрейдистской смеси любви и ненависти. Все, что было у Гитлера, – самолеты «Штука», танки, подлодки, бесчисленные дивизии, парашютисты, элитные войска – очень хотелось бы иметь и дуче, невзирая на его скудные ресурсы и полное отсутствие заинтересованности и энтузиазма со стороны подавляющего большинства итальянского народа, который 10 июня 1940 года вступил в войну с явным нежеланием воевать и плохо скрываемым отвращением.
В погоне за своими наполеоновскими мечтами Муссолини отпраздновал завоевание Абиссинии, заставив покорный парламент назначить его и короля Виктора-Эммануила первыми маршалами новой империи, спровоцировав тем самым один из самых глубоких конституционных кризисов, случившихся со дня его прихода к власти. С тех пор Виктор-Эммануил стал его заклятым врагом и в конце концов свел с ним счеты, арестовав 25 июля 1943 года. В сентябре того же года, уже ослабленная своим неудачным участием во Второй мировой войне, итальянская армия была разодрана на куски.
Тысячи и тысячи итальянцев были переправлены в Германию, упрятаны в лагеря и принуждены были трудиться на благо нацистской военной экономики. Добровольцы, собранные из жалких остатков игрушечной армии Муссолини, были сгруппированы в четыре дивизии и обучены немецкими инструкторами. Таковы были войска, которые должен был проинспектировать дуче и которым должен был вручить знамена.
Итальянские и немецкие организаторы этого военного мероприятия ждали его со смешанными чувствами. На что будет похожа эта первая встреча павшего диктатора и плохо экипированных солдат, которых он вел от одного поражения к другому в качестве первого маршала империи? Вопреки наглой и непоколебимой уверенности многих немцев, итальянский солдат и его командиры низшего и среднего звена вовсе не были трусами – в самом деле, они сделали все, что могли, в Северной Африке и России, воюя в тяжелейших условиях, как физических, так и психологических. Не случится ли так, что они, переполняемые до краев ненавистью и жаждой мести, бросятся на человека, виновного в их прошлых и теперешних несчастьях, и разорвут его на куски?
Солдаты и вправду бросились к нему, но не так, как я себе представлял, и почти разорвали его на куски, но не так, как мне думалось.
Из Флоренции, где я снова предался мечтаниям о возвращении Медичи, я был срочно вызван в Маттарелло близ Тренто, чтобы присоединиться к окружению дуче. Здесь я увидел уже другого Муссолини. В последний раз я видел его во время поездки из Рима в замок Клессхайм в апреле 1944 года. В тот раз во время его первой встречи с Гитлером со дня основания пресловутой Республики Сало дискуссия в основном была посвящена итальянцам, интернированным в Германию, и многочисленным жалобам на созданное немцами на озере Гарда правительство. Когда Гитлер, который во время этой беседы жадно глотал разноцветные таблетки, наконец позволил своему последнему другу и союзнику вставить слово, последовал резкий взрыв эмоций и политического фейерверка.
На этот раз дуче решил принять позицию стоика и взял себе за образец философа-императора Марка Аврелия. Вообще Марк Аврелий был в тот момент самой подходящей фигурой для подражания, ибо он так же был обеспокоен набегами орд варваров, как и оба диктатора, с ужасом ожидавшие неизбежного вторжения России и западных союзников в Третий рейх и в ту часть Италии, которая находилась еще под юрисдикцией Муссолини.
Великий человек был спокоен и молчалив и вел себя с достоинством, что стирало из памяти его былые позы и помпезность. Первое, что он сделал, пригласив меня в вагон специального поезда, – это спросил, знаю ли я Платона. Мне пришлось ответить отрицательно. Я читал когда-то платоновский «Пир» – исключительно из литературного интереса, – но это было как раз то самое произведение, к которому Муссолини проявлял меньше всего интереса. Он улыбнулся сочувствующе и показал мне другие труды Платона из своей походной библиотеки, а затем прочитал мне интересную, но беспредметную лекцию о своем новом кумире. Поскольку большая часть сказанного была для меня совершенно неизвестной, а у дуче с сентября 1943 года было мало шансов освежить свой немецкий, я слушал его философский урок молча и с удовольствием, но поинтересовался, не собирается ли он осчастливить свои войска диссертацией на эту тему.