Переводчик «Переводчика»
Шрифт:
Прошло несколько секунд, и мне ответил ее низкий, красиво поставленный голос:
— Валя, родной, безумно рада тебя слышать. Как ты? Как твои дела?
— Отлично, Диана, отлично, — промолвил я, изо всех сил пытаясь скрыть охватившее меня волнение. Причины для него были. Еще какие! Ведь я разговаривал с женщиной, которую считал мертвой! Которая, не далее как сегодня ночью, в жутком оскале тянула ко мне руки и царапала ногтями по стеклу! Которая, подобно змее, лезла в разбитое окно моей мансарды!
— Как поживаешь ты сама? — спросил я, желая быстрее
— Изу-ми-те-ль-но, — на распев произнесла она.
— Ничего не беспокоит?
— Валя, что может меня беспокоить?
— Ну, так. Мало ли, — неопределенно произнес я. — Значит, у вас там все живы-здоровы?
— Я тебя умоляю — конечно. И живы, и здоровы. Как зубастые акулы империализма. Но, пожалуйста, не пугай меня. Почему ты вдруг этим заинтересовался?
— Да чепуха. Ночью привиделся дурной сон, — замялся я. — Диана, кстати, как там твой автомобиль? Вроде бы ты жаловалась на багажник, что он неплотно закрывается.
— Ты, родной, меня с кем-то путаешь. Я даже обиделась. С чего бы мне жаловаться? У нового немецкого автомобиля не бывает неисправностей. Его же делали не наши мастера — золотые Сонькины ручки, — назидательно сказала она. — Валя, прости, мне недосуг с тобой разговаривать. Мы с Артуром собрались в поход по магазинам. Скоро осень — нужно слегка приодеться. Вечером я тебе перезвоню.
— Погоди, заключительный аккорд — твои волосы, окрашены сейчас в какой цвет?
— Ты, Валя, упадешь — были окрашены в натуральный фиолетовый! Вообрази, я была как вылитая Мальвина — подружка Буратино. Встал? Я имею в виду — с пола.
— Разумеется.
— Ну, ты представил?
— Примерно.
— Но сейчас они у меня каштановые. Нечего эпатировать нашу публику. Ну, счастливо! Пока!
Мне, наверное, следовало радоваться, что все целы и невредимы. Что все осталось, как и раньше, без малейшего намека на изменения. Но меня одолевали самые противоречивые чувства. И, прежде всего, я ощущал себя кем-то грубо и жестоко обманутым.
Нет, надо было найти ответ, что же произошло в действительности. Иначе нечто подобное могло повториться со мной в любой момент.
В общем, абкляч. В филателии это слово обозначает сквозную печать, связанную с хроматографическими свойствами бумаги. Так вот, и со мной случился форменный абкляч. Я был пропечатан насквозь, но совершенно неизвестно кем. И зачем?..
Тонко, как мышь, пропищал мобильный телефон. Звонил Наум — именно тот человек, с которым мне бы следовало побеседовать сегодня в самую первую очередь, едва лишь я очнулся ото сна.
— Засолов, голубчик, где тебя черти носят?! — прокричал он в трубку. — Где ты пропадаешь?! Никак до тебя не дозвонюсь: то не отвечаешь, то на хрен занято.
— Привет, Гольц. Ты давай не кипятись. Я только что разговаривал с Дианой.
— Ясно. Ну и как? — сбавляя громкость, спросил Наум. — Как госпожа Штукка?
— С ней все в идеальном порядке. Она и Артур не хворают. Собираются поехать вместе в магазин за покупками, — раздельно произнес
— Гм, как бальзам на сердце. Я рад за них. Недавно тоже говорил с Регинкой по телефону. Мадам цветет и пахнет. Про своего любовника ни полслова. Изъясняется исключительно японскими стихами из «Манъексю». «Долина Ману с мелкою травою…» И дальше в том же роде. Между прочим, Засолов, посылает тебе горячий дизайнерский поцелуй.
— Благодарю. Одного дизайнерского поцелуя Регины мне как раз и не доставало, — с горькой усмешкой заметил я.
— Возможно, что да.
— Наум, скажи честно, ты помнишь о вчерашних событиях?
— А ты, Валентин? — в свойственной ему манере ответил он вопросом на вопрос.
— Угу.
— Вот и я — угу. И до отвращения отчетливо. Хотя лучше было бы похоронить их в собственной памяти.
— Конечно. Но не выходит.
— И у меня, — сказал Наум. — Я вообще не понимаю, как очутился дома. Прикинь, Валентин, просыпаюсь сегодня утром в своей кровати, как ни в чем не бывало.
— Да, чувство омерзительное. Словно над тобою кто-то на славу поиздевался. Никто ведь ничего не помнит: ни Диана, ни Ирина, ни другая моя соседка Варвара. Ни твоя Регина, как ты говоришь. Никто, кроме нас двоих. Короче, тех, кто читал этот рассказ.
— Да, но Ирина его слушала.
— Видно, это не одно и то же. Она слушала, но сама-то не читала и не переводила, — резонно возразил я. — Ладно, хорошо хоть, что все мы остались в живых.
— И что отныне нам больше не грозит никакой суд, — присовокупил Наум.
— Но зато нам обоим маячит палата для умалишенных.
— Ну, не совсем. Ясно, что во всем виноват этот проклятый рассказ Блейна-младшего. Сразу, как мы его уничтожили, он прекратил оказывать на нас воздействие. Нам, чудакам, нужно было избавиться от него в самом начале.
— Мы этого не знали. Да и то сжечь его додумались не мы, а Ирина, — заметил я.
— Точно, смекалистая девушка. Но, Засолов, оцени какова вещичка! Прямо мороз по коже! Я не про Ирину, а про рассказ. Его, к примеру, можно использовать как инструмент устранения отдельных неугодных лиц, — усмехнувшись, произнес он. — Шучу. Строго по секрету, у тебя сохранилась его копия?
— Откуда, Наум? Я не снимал копии — не видел в том надобности. Но в моем компьютере есть его начальная часть. То, что я успел перевести.
— Прошу, Валентин, ты будь с ней аккуратнее. Осмотрительнее. Всякое может случиться, — выдержал Гольц многозначительную паузу. — Ты меня понимаешь?
— Приблизительно.
— Тогда давай. До скорого. На неделе встретимся. Как скажет Регинка: «На острове этом Карани, где срезают жемчужные травы морские нам с тобой не разминуться».
— Само собой, не разминуться. До свидания, — простился я с Наумом, взял несколько яблок и поднялся в мансарду. Сел в раздумье за компьютер, протер тряпицей клавиши и экран монитора. Затем, включив его, отыскал свой вчерашний перевод и бегло перечитал. Во время разговора с Гольцем ко мне пришла интересная мысль.