Переворот (сборник)
Шрифт:
— Для чего список? — спросил Суриков испытующе.
— Чтобы о нем немедленно доложили Бобосадыкову.
— Так уж и немедленно, — усомнился Суриков. — Дел у вашего шефа нет поважнее…
— Может статься, есть. Одно из них — быть в курсе, чем вы заняты.
— Чтобы доложить в райком Утежану Бобоевичу?
Вафадаров махнул рукой.
— Это не самое главное. По-моему, и Бобосадыков и Уте-жан Бобоевич одинаково докладывают обо всем еще кому-то.
— Почему ты так думаешь?
— Потому, товарищ Суриков, что деньги, которые у нас человек получает на работе, — это совсем не деньги. Чтобы на них что-то купить, нужен еще талон. Талон — знамение социализма. Талон обеспечивает право на использование
— Слушай, Садек, это интересная мысль. Ты знаешь в Кашкарчах всех. Вот и скажи, у кого здесь самая большая власть, которая идет от денег? А?
— Суриков, ты верно поставил вопрос. Но мой ответ тебе ничего не даст. Абсолютно ничего. Я знаю богатых, но доказать, что они свой мешок денег наворовали, — не смогу. Нет фактов.
— В данный момент я и не прошу фактов. Просто нужно утверждение — кто здесь крайне богат?
— Думаю, имей мы с тобой на двоих столько, сколько есть у одного Шарафа Хасановича Кукнари, можно было бы жить и не работать по-коммунистически.
— Откуда у него столько?
— Можно только догадываться. За глаза его зовут Малек Кукнари. Или просто Кукнари.
— Не улавливаю, — признался Суриков.
— Кукнар — опийный мак. Малек — это значит хозяин.
Вот и делай выводы. Те, с кем Бобосадыков борется всерьез и со всей решительностью, — это мелкота. Их много, но все они — мелочь. Правда, для отчета чем больше цифра, тем она убедительней. Посеяла у себя на участке старуха Гулихон грядку мака. Плохо, недопустимо. Но у старухи пенсия сорок два рубля. Даже не знаю, кто придумал такие пенсии в самой гуманной стране. Но они есть. И тетку Гулихон мы прихватили с маком. Знаешь, сколько справок я написал по этому поводу? Ты бы видел! А у Шарафа Кукнари вся усадьба гладиолусами засажена. Он любит эстетику. У него дома даже слово мак произносить запрещено. Самое большое, если скажут «цветок грез».
— Значит, Шараф Кукнари, — произнес задумчиво Суриков.
— Да, Шараф Кукнари, но без всяких «значит». Имеются кошельки потуже. Только не здесь, в Кашкарчах. Ты ведь не считаешь Кашкарчи столицей зла? Не считаешь? Вот и верно. До нас можно дотянуться издалека: у больших денег длинные руки.
— Имеет Кукнари выходы на Бобосадыкова?
— Ха! — Вафадаров шлепнул себя ладонью по колену и причмокнул языком. — Они просто соседи.
— До того, как ты ко мне подошел в парке, я толковал с одним мужиком. Не разглядел его? Кто он?
— У нас этого мужика не знают только приезжие.
— Спасибо, Садек!
— Не за что, Суриков. Это Нормат Плаканеш. Заслуженный ханыга республики.
— Так вот, Нормат предложил десять тысяч, если я соберусь и уеду. Дело мне помогут закрыть.
— Кто поможет?
— Это бы и я хотел узнать. Десять тысяч явно не та сумма, которая оттягивает карман Нормату. Кто его послал?
— Деньги.
— Вот мы и замкнули кольцо. С денег начали, к ним вернулись. Пора от рассуждений переходить к делу.
— Не пора, — сказал Вафадаров с улыбкой. — На сегодня у нас все дела окончены и остались одни разговоры.
— Как?! — удивился Суриков. — Что ты имеешь в виду?
— Вы, уважаемый гость из столицы, стрелки часов переводили, когда к нам приехали?
Суриков взглянул на циферблат и рассмеялся. Время перепуталось и не подчинялось ему.
— Пойдем походим, — предложил Садек. — Я покажу наш сад.
От Вафадаровых Суриков ушел далеко за одиннадцать. От провожания, которое предложил Садек, он отказался. Шел к гостинице по узкой улочке вдоль высоких глухих дувалов. Было сумрачно. Луна, мелькавшая среди рваных, быстро бежавших туч, светила плохо. Внезапно позади ярко вспыхнули лучи фар. Качнулись, упав на землю, черные тени деревьев, чередой стоявших вдоль арыка. Мимо, подняв пыль, пронеслась машина. Добравшись до перекрестка, громко завизжала шинами и лихо свернула налево. На всем протяжении улицы, которое выхватили из сумрака фары, Суриков не заметил ни души. Тем не менее, не доходя полсотни метров до перекрестка, он перепрыгнул арык, пересек проезжую часть улицы и пошел по противоположной ее стороне. Дойдя до перекрестка, взглянул налево. Вынырнувшая из серой ваты туч луна осветила две фигуры, стоявшие за углом. Позы крепких мужчин, прижавшихся спинами к стене дома, не оставляли сомнений — эти поджидали его.
Услыхав стук обуви на противоположной стороне, затаившиеся в засаде люди отпрянули от стены. Поняв, что их переиграли, они бросились к машине, стоявшей неподалеку. Стукнули дверцы. Взревел мотор. Суриков огляделся. Он стоял у стены одноэтажного дома с зарешеченными окнами. Их проемы возвышались метрах в двух от земли. Прикинув расстояние до решеток, Суриков выбрал позицию поудобнее и остановился. Поправил ремень плечевой кобуры. И в тот же миг сзади на него накатился звук мотора. Машина бешено неслась с погашенными фарами. Суриков пружинисто оттолкнулся от земли, подпрыгнул, ухватился руками за решетку и вскинул тело вверх. Машина тяжелым стальным снарядом промчалась под ним, обдав его ветром и бензиновым смрадом. Правое крыло прошлось по стене. Раздался противный скрежет. Водитель круто вывернул руль влево. Металл заскрежетал еще раз, и авто унеслось во тьму.
Суриков спрыгнул на землю, ощущая, как тошнота подступила к самому горлу. Постоял немного, ожидая, не произойдет ли еще что-либо. Но улица была пустынной и тихой. На всякий случай он переложил пистолет за пояс брюк и двинулся дальше.
Гостиница встретила его духотой и пыльным запахом вытертых до основы половиков. Коридорная дама — крашеная блондинка, строгая и властная, с пучком, уложенным на затылке, с могучей грудью, которую сдерживал черный, просвечивающий сквозь блузку бюстгальтер, посмотрела на запоздавшего постояльца со вниманием. Спросила: «Вернулись?» И протянула ключ с набалдашником в виде деревянной двухсотграммовой груши. Суриков бросил взгляд на часы. Стрелки показывали двадцать пять минут новых суток. Пожелав спокойной ночи хранительнице ключей, он повернулся, чтобы идти к своему двести двенадцатому номеру.
— Пожалуй, и я пойду, — внезапно раздался мелодичный женский голос. — Пора ложиться.
Суриков бросил быстрый взгляд в сторону и увидел молодую стройную женщину, поднявшуюся с дивана. Когда она сидела, ее полностью скрывала густая тень.
— Сосед меня проводит, — сказала женщина с изрядной долей кокетства в голосе. И тут же обратилась к самому Сурикову: — Проводите, верно?
— Да уж куда денешься, — ответил тот уныло. Ему было не до игр. Надо было собраться с мыслями. Обдумать, что делать дальше, и, наконец, отдохнуть. И все же, несмотря на усталость и пережитое волнение, Суриков отметил удивительную красоту этой женщины. Она была молода и картинно прекрасна. Высокий лоб, черные брови вразлет, как распахнутые крылья птицы. Миндалевидные томные глаза под опахалами длинных ресниц. Нежная мягко-смуглая кожа. Роскошные волосы, падавшие на плечи. Все как бы подсказывало мужчине: не проходи мимо, не попытавшись поймать свой шанс. Ловить свой Суриков не собирался.