Переворот (сборник)
Шрифт:
— Разве потом нельзя убрать мастера?
— Этого нельзя. Тертый калач. Крепко страхуется.
— Такому доверяться опасно.
— Нисколько. Он такими делами живет уже лет десять, а вы о нем и не слыхали.
— Кто такой?
— Один приятель по спецназу. Вместе в бригаде служили…
Дружков поднял руки, сдаваясь.
— Решай сам, Алексей. Промахнешься — я тебя в упор не узнаю.
Крымов пожал плечами.
— А как иначе? Закон службы. Кто второй?
— Писака из «Московских вестей». Мальчике пальчик, но там за него держатся.
— Попугать?
— Удивляешь,
— Неужели писака в курсе их дел?
— Ни в малой вере. Он служит правде, как ему кажется. А эта правда бьет по Бизону.
— С писакой будет сложнее, чем с Резо. Я этих газетчиков знаю. Вон их сколько в последнее время перещелкали. В зонах конфликтов, в других местах. А они все не унимаются, лезут туда и лезут.
— Все зависит от того, как убирать. Когда человека убьют в боевой обстановке — это случайность. Каждый новый думает — а я проскочу, меня так просто не возьмешь, я ловкий. Вон, пропали двое в Югославии, что там теперь меньше корреспондентов стало? Зато, если ударить прицельно, так, чтобы все вокруг поняли: есть запретные зоны, куда нос совать небезопасно, дрогнут многие. И это важно. Строй, в котором солдаты дрожат, это уже не строй. Поэтому, Алексей, потребуется побольше грохота.
— Понял.
— И еще. Фигура Щукина рядом с Бизоном новая. Он сам его выбрал, без нас. Поэтому генерала надо пустить под рентген. Возможно, он готовит свою игру. Надо к нему подвести нашего человека.
— Имеется кандидатура? — спросил Крымов, заранее уверенный, что Дружков не начнет разговора, не имея козырей.
— Есть, но поработать придется. Тебе.
Дружков подал Крымову фотографию, которую вынул из внутреннего кармана. Крымов внимательно рассмотрел ее.
— Красивая бабенка, но кто она — не знаю.
— Вера Николаевна Самохвалова. Журналистка. Уже неделю сидит в штабе Щукина. Готовит для редакции статью о нем. По-моему, у них с генералом наметилось, — Дружков пощелкал пальцами, — как бы это лучше сформулировать…
— Секс? — подсказал Крымов.
— Лучше скажем — сближение.
— Понял.
— Тебе надо найти в контрразведке человека, которым, — Дружков снова пощелкал пальцами, — короче, которым в случае провала не жалко пожертвовать. Сумеешь найти такого?
— Непросто, Иван Афанасьевич. ФСК вряд ли позволит нам делать подставки за их счет.
— А ты придумай что-нибудь. Ради крупного выигрыша. С кем ты в ФСК можешь быть открытым?
— Могу с Колотовкиным. Мы с ним в одной бригаде служили.
— Хорошо, поработай с ним.
— А если что сорвется? С него голову снимут.
— Не бойся. Твой Колотовкин явно засиделся в полковниках. Если он для нас провернет дело, я его возьму на генеральскую должность.
* * *
Деревня Мартыновка красиво располагалась на крутогоре, под которым протекал ручей. От каждого дома по склону вниз была протоптана тропинка: из ручья люди брали воду на домашние нужды.
С попутчиком Синицын распрощался у околицы. Протянув руку, тот впервые назвал себя:
— Козлов Федор Сидорович. Будет
— Гоните? — спросил Синицын напрямую.
— Не пить же нам спирт «Рояль», да еще покупной. Нехай его городские жрут…
Красивый кирпичный дом Лазарева с остроконечной крышей и мансардой выделялся на улице своей ухоженностью и даже какой-то неуловимой аристократичностью. От калитки в зеленом заборчике к зданию вела дорожка, посыпанная желтым сеяным песком и тщательно подметенная. По сторонам ее росли цветы самых разных оттенков — красные, оранжевые, розовые, желтые, белые. В теплом воздухе плавал пьянящий медовый запах. Гудели пчелы. За домом высились огромные сосны с золотистыми стволами, возле которых Синицын увидел раскладушку и гамак, подвешенный к столбам, врытым в землю.
Ни сада, ни огорода в усадьбе Синицын на первый взгляд не обнаружил, но то, что они должны были быть, догадался сразу. Стол на веранде с открытыми настежь окнами был завален зеленью, овощами и ягодами. На блюде лежали пучки сочной петрушки, кориандра, эстрагона, укропа. В хрустальной вазе пламенели ягоды садовой земляники — крупные, ноздреватые.
Хозяин встретил гостя на крыльце. Это был сухощавый благообразный старик с ярко выраженными кавказскими чертами лица, с сединой в волосах и небольшими седыми усиками над верхней губой. Одет он был в белые брюки и легкую цветастую рубашку-безрукавку.
Когда Синицын приблизился, хозяин протянул ему руку и прищелкнул (а может, это только показалось) каблуками сандалей.
— Давайте знакомиться. Я Гарегин Тигранович Мелик-Лазарян. Вас, Валерий Алексеевич, мне по телефону представил Георгий Петрович Климов.
Они пожали друг другу руки.
— Хороший гость, — сказал хозяин, — приходит вовремя. Вы пожаловали к обеду. Милости прошу разделить со мной трапезу.
Обед был вкусный — острый суп с фасолью и травами, долма — мясо с рисом, завернутым в листья смородины, белое сухое вино, в меру терпкое и приятное.
Жена хозяина, худая молчаливая женщина, в обеде участия не принимала. Она появлялась у стола только тогда, когда требовалось что-то принести и унести.
Хозяин оказался человеком общительным и разговорчивым. Обед прошел в интересной застольной беседе.
Уже после первого бокала, выпитого за знакомство, Мелик-Лазарян сказал:
— Я вас, молодой человек, сразу поставлю в известность о двух фактах. Чтобы между нами не было непонимания. По национальности я армянин. Это первое. По социальному статусу — русский дворянин и русский офицер. Это второе.
Синицын с удивлением посмотрел на старика, не понимая, к чему тот завел этот разговор.
— Пусть вас не смущает, что я именно русский дворянин. Подчеркиваю это потому, что мои корни идут от знаменитого рода Лазарянов. От рода, который посвятил себя укреплению дружбы Армении с Россией. Моя дядя имел честь быть командиром гусарского полка русской армии. Я, как принято говорить, прошел путь от курсанта до полковника. И считаю себя русским офицером без малейших изъятий. Иначе не служил бы в Нерчинске, в Чирчике, в Виннице…