Переворот
Шрифт:
— Зачем же он оклеветал, оплевал меня публично, назвал изменником? — голос его дрогнул, сорвался. — Кому я изменил? Казачеству? Нет. Отечеству? А может, адмиралу? Так адмирал — это еще не Отечество. И я не намерен идти на поклон к адмиралу… До тех пор, пока он не отменит свой приказ. Вот моя сатисфакция. Скажите, генерал, а вы на моем месте поступили бы иначе?
— Да. Иначе.
— Вот как! — несколько смешался Семенов и удивленно посмотрел на Катанаева. — И как бы вы поступили?
— Поступил бы, как должно поступить человеку военному. Как это сделал в свое время генерал Корнилов…
— А как он сделал?
— Лавр Георгиевич, как
— Однако ж и не сидел сложа руки, — усмехнулся Семенов, задетый словами Катанаева. — И приказа Керенского, насколько мне известно, исполнять не собирался, а двинул войска на Петроград, чтобы установить там свою диктатуру. Не удалось? Это другой разговор. Простите за резкость. Лично вас, генерал, я глубоко уважаю. А потому удивляюсь: зачем вы, заслуженный и честный казак, согласились заниматься этим скользким делом? Адмирал заварил кашу, пусть он ее и расхлебывает.
— Потому и согласился, что считаю своим долгом во всем объективно разобраться.
Семенов задумался. Последние слова генерала чем-то тронули его, и он после паузы неожиданно мягко сказал:
— А я вас ждал, Георгий Ефремович. Хотя время не терпит. Я еще три дня назад собирался уезжать. Хочу побывать в Харбине у более сведущих врачей… Нашим читинским эскулапам лошадей только лечить.
— Вы больны, полковник? — удивился Катанаев, глянув на пышущее здоровьем лицо атамана.
Семенов не ответил. Есаул, сидевший подле окна, скрипнул стулом, поднялся, напомнив о себе еще раз. Катанаев тоже встал, считая разговор оконченным.
— Благодарю за беседу, полковник. Рад был с вами познакомиться.
Семенов усмехнулся:
— Ну, радость, я думаю, не большая. Но что поделаешь…
— Встретимся на ужине у генерала Оаба. Надеюсь, вы будете?
— Нет, к сожалению, на ужине я не буду. Сегодня вечером я уезжаю. Так что встретимся теперь не скоро, генерал…
— В таком случае прошу пожаловать к шести в наш вагон. Нужно уточнить еще кое-какие детали. Очень важные, — добавил, видя, что Семенов колеблется. — И для вас, полковник, и для меня.
— Хорошо, — кивнул Семенов. — Зайду.
Правда, зашел он не к шести, как условились, а в половине седьмого. И пробыл не более десяти минут. До отправления поезда оставалось полчаса, и атаман спешил.
Не успели тремя словами обмолвиться, как явился полковник Куросава — сама вежливость, улыбка во все лицо. Семенов мельком глянул на него, едва кивнув, и отвернулся.
— Ну что ж, генерал, мне пора. Извините, если что не так…
Атаман попрощался и вышел.
Куросава торопливо заговорил: если генералу необходимо, чтобы Семенов находился сейчас в Чите, пусть генерал скажет. Еще не поздно. И генерал Оаба попросит атамана остаться… — Слово «попросит» полковник произнес с подчеркнутой интонацией и чуть приметной усмешкой. — Генерал Оаба попросит — и атаман останется.
Катанаев сухо ответил:
— Благодарю. Но такой необходимости нет.
Теперь было ясно: Забайкалье — вне сферы влияния адмирала. Здесь, в Чите, отношение к верховному правителю было совсем иным, чем в Омске или даже в Иркутске. Хотя положение Колчака в начале девятнадцатого
Подогревалось это еще и союзниками, войска которых размещались на всем… жизненном пространстве — от Архангельска до Владивостока. Англия, Франция и Америка были не меньше Колчака заинтересованы в искоренении большевизма в России, зараза которого грозила распространиться и за ее пределы… А это ни к чему! Япония, хотя и держалась несколько особняком, но портить общего вида тоже не хотела. Потому и конфликт между верховным правителем и атаманом, двумя «патриотами России», японцы приняли близко к сердцу, как будто речь шла не о судьбе Сибири а о судьбе острова Хоккайдо.
Особенно старался генерал Оаба. При каждой встрече с Катанаевым он твердил:
— Не время сейчас для сведения личных счетов. Не время!
Все сводится к одному: кто первым должен сделать шаг к примирению — Колчак или Семенов?
— Полагаете, что шаг этот должен сделать адмирал? — спросил Катанаев. — Но разве самоуправные действия атамана дают повод к этому шагу?
Оаба не отрицал этих действий и атамана как будто не оправдывал.
— Да, да, генерал, вы правы. Но всякий шаг милостивого внимания со стороны адмирала, — говорил витиевато и длинно, словно в лабиринте запутанных коридоров искал выход, — всякое снисхождение человека, облеченного всероссийской властью, к невольным проступкам и упрямству атамана принудили бы последнего изменить свое поведение…
Катанаев спросил:
— Считаете, что адмирал должен отменить свой приказ?
Оаба улыбнулся:
— Адмиралу виднее.
Омск выглядел благополучно. Как и прежде, верховный правитель устраивал ежедневные приемы иностранных миссий, представителей военно-промышленного, торгово-промышленного, биржевого комитетов, национальных меньшинств и других всевозможных делегаций… По улицам Омска сновали автомобили с английскими, французскими, американскими эмиссарами. Всех волнует судьба России. Все хотят ей помочь…
Даже тибетский Далай-лама счел нужным нанести визит адмиралу: «Можем ли мы быть полезными России?»
Россия многим не дает покоя.
Лишился сна военный министр Англии. Антивоенные настроения в английских войсках беспокоили и вынуждали предпринимать новые шаги. Забраться в глубь России заманчиво, конечно, но и опасно. «Нет, нет, — решает Черчилль, — дальше Мурманска и Архангельска не пойдем!»
Однако позже отменяет это решение. Аппетит приходит во время еды.
«Водная, неустроенная Россия! — вздыхает стареющий американский президент, сидя в роскошном кабинете своего White House. [5] — Как ей помочь?»
5
Белого дома.