Переяславская рада. Том 2

Рыбак Натан Самойлович

В Корытном стояла водяная мельница на три постава. Одно колесо двигало два меха одного горна, другое — два меха второго горна, а третье двигало кузнечный молот. На тульских мануфактурах уже ставили домницы, и Демид Пивторакожуха принялся переоборудовать рудню в Корытном.

Согласно грамоте, из Козельца прислали несколько десятков посполитых. Они могли рубить лес, из которого выжигали уголь, угольщики, тоже посполитые, могли и вымывать руду, и выкапывать ее из илистого грунта, но дымарского умения им недоставало. Потому что хороший дымарь должен уметь

вываривать руду надлежащим способом, чтобы железо получалось твердое и некрохкое. Кузнецы оказались в Корытном добрые, они и прежде работали на руднях.

Едва Пивторакожуха устроился на новом месте, как в начале лета появился купец Степан Гармаш с грамотой от гетманской канцелярии и забрал его в Веприк.

В Веприке Пивторакожуха уже застал много рудницких людей. Здесь, на рудном дворе, было разбросано десятка три хат. Лучшую Гармаш приказал отдать Пивтора-кожуху. Даже сам пришел взглянуть, как устроился рудознатец. Погладил по голове Василька, ущипнул за щеку Александру. С Демидом говорил как с ровней. Выпил на новоселье принесенную с собой горелку, пообещал положить хорошую плату, по какую именно — не сказал, и потащил с собой Демида на болото смотреть грунт.

Пнвторакожуха захватил с собой рожон — длинную палку с железным наконечником. Ковырял болото — на дно лежала железная руда. Гармаш то и дело всплескивал руками.

От радости чуть не прыгал. Спрашивал все: сколько этой руды можно добыть за год, сколько железа можно выпарить из нее?

Довольный уехал Гармаш из Веприка, пообещав в скором времени вернуться и привезти еще работных людей. Вскоре из Межигорья привезли огнестойкий камень для новой домницы. Тогда на рудне и появился Григорий Окунь.

Сотник Скорупа, когда гетманские державцы потребовали отпустить несколько человек посполитых для работы на рудне, рассудил так: «Пошлю Окуня — избавлюсь от разбойника, это первое, а второе — кривой, и работы с него кот наплакал». Вот и очутился Окунь в Веприке.

…Погожие дни шумели ветрами над долиной Гнилопяти. По временам над Веприком проходили грозовые дожди. На заливных лугах поднялись буйные травы. Рубили лес. Свозили его на рудный двор. Днем и ночью густой дым вился над рудией. Много угля нужно было выжечь. Еще до солнца поднимались рудокопы. Ехали на болота, выламывали заступами руду, сваливали ее на телеги, везли на рудню.

Распоряжался всем Федор Медведь. Невысокого роста человечек, в широкой синей чумарке, в желтых чеботах, с сучковатой палкой в руке, он шнырял всюду, ощупывал руками глыбы руды, считал стволы сваленных деревьев, заглядывал в хаты, где жили рудокопы и дымари, и, подергивая нависшие усы над лягушачьим ртом, сидел по вечерам на крылечке своей хаты, поглядывал на поросший травою шлях из Веприка на запад, точно кого-то высматривал.

Демид Пивторакожуха, голый по пояс, стоял перед домницей и любовался ею. Она поднялась над землей, крепкая и даже, как ему казалось, стройная.

Окружив домницу, с удивлением смотрели на нее рудницкие люди. Управитель Медведь, заглядывая снизу в глаза Пивторакожуха,

притопывал ногой. Если с другими рудницкими людьми он разговаривал отрывистою бранью, то и дело замахиваясь на них своею сучковатою палкой, то с Демидом он обращался почтительно, памятуя наказ Гармаша и сам понимая, что в рудном деле Демид Пивторакожуха — голова. Вот и теперь он снова убедился в этом. Вместо стареньких построек, стоявших на рудном дворе, поднялась над землей домница. Угольщики уже насыпали на под угля, накидали промытой от дерна и земли руды, другие слова насыпали поверх руды угля и еще накидали руды. От домницы тянуло жаром. Хотя солнце припекало в спину, по жар от домницы был ощутительнее.

Окунь швырнул последнюю лопату угля и сплетенными пальцами оперся на рукоятку. Ему понравился Демид Пивторакожуха. Привлекали в нем его сила, улыбка на лице, зоркие, хорошие глаза и быстрый ум. Но то, что управитель так увивался вокруг Демида, заставляло Окуня, как и прочих рудницких людей, настораживаться. Возможно, и Пивторакожуха этот с Гармашом и купеческим управителем одна компания.

Вот и сейчас. Медведь стоит возле него, грозит палкой рудницким людям, чтобы расступились, точно он один такую кучу угля выжег, такие горы руды приволок на себе сюда и сам построил домницу.

Окунь кинул лопату и принялся набивать люльку пересохшей травой.

Демид Пивторакожуха взглянул на него, быстро достал из кармана кисет и молча протянул Окуню.

— Спасибо тебе, — проговорил Окунь. Набив табаком люльку и выбив огонь, закурил и глубоко затянулся. Возвращая кисет Демиду, сказал: — Панский тютюн.

Управитель покосился на кривого рудника.

Демид засмеялся.

— Погоди, брат, вот наварим железа вдоволь и у панов-шляхтичей весь табак заберем, тогда все будут курить добрый тютюн.

— Ежели его себе пан Гармаш не заберет, — заметил Окунь.

Медведь кашлянул и отстранил локтем Окуня. В другое время за такие слова быть бы харцызяке битым на конюшне, а теперь лучше промолчать. Хорошо запомнился Медведю брат Окуня. Долго еще будет помнить он этого разбойника. А Пивторакожуха, видать, из такого же теста.

— А впрочем, чорт с ними со всеми, лишь бы железа было вдосталь.

В тот день, как из домницы взяли первые ковши железа, Пивторакожуха позвал к себе в хату Окуня, кузнеца Гулого и дымарей Возного да Шаповаленка.

Александра поставила на стол жареное мясо, вареные яйца, водку, нарезала хлеба, села с гостями. Василько за хатой, у открытого окна, мастерил себе саблю, то и дело вскакивал на подоконник, звал:

— Мама, погляди…

— Добрая сабля! — хвалил Демид. — Добрая, Василько!

— Смотри, пальцы не попорти, — беспокоилась Александра.

Шаповаленко, на прошлой неделе ездивший в Остер, рассказывал:

— Потоцкий со своими жолнерами еле живой утек. Сказывал казак на ярмарке — столько побили богунцы жолнеров, что ащ три дня их закапывали… А еще сказывают — наши уже под Смоленском станом стоят, обложили Старый Быхов, Могилев взяли.