Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
— А пан пробощ не пускает!.. — почти закричал парубок.
— А вы его палкой-то по тонзуре погладьте, — посоветовал тот же посполитый.
Все захохотали.
— Вот это посоветовал!..
Парубок моргал глазами:
— Как это — пана-отца да по тонзуре? Грех какой!
— Э, хлопче, не будет из тебя дела…
— Погодите, — сказал Федорчук. — А через Наварию на Львов пройдем?
— А как же! Сам проведу, — обрадовался парубок.
— Кто ж ты? — снова спросил Лютек.
— А я Зигмунд, сын коваля Яся. Батько
— А ты у них старостой? — пошутил кто-то.
— Что ж, поможем людям? — спросил Федорчук воинов. — Да всем идти и не нужно, отправим туда две сотни…
— Поможем! А как же!
— Поговорим с паном пробощем!
— Погладим его по тонзуре!
— Давай-ка я поведу хлопцев, — вызвался Лютек.
— Что ж, иди, Стах!
…Через час в Наварию с запада вступил отряд, впереди которого ехали верхами Лютек и Зигмунд.
— Вот и моя хата, — указал парубок на покосившуюся, ушедшую в землю по окна, затянутые пузырем, хатенку.
Палац, как у пана Вишневецкого, — пошутил Лютек.
Из дворов выбегали женщины, дети, старики селяне. Тесным кольцом окружили повстанцев. Сыпались вопросы, рассказывали, какое дело вышло с теми грамотами и заемными письмами. С пригорка на село глядел широкими окнами белостенный, за каменной оградой, панский палац. «Вот такой же в Марковецкой гмине у пана Потоцкого», — подумал Стах Лютек, вспомнил родные места, и сердце его сжалось. Такая же там беднота, как и эти посполитые, которые топтались вокруг, босые, и глядели на повстанцев с почтением и страхом. А когда разглядели, что это такие же посполитые, только с саблями да пиками, а кто и с мушкетом, — повеселели. Так всей толпой и пошли к пану пробощу.
Не успели дойти до каменного строения, расположенного рядом с костелом, как оттуда послышался собачий лай.
— Псы у нашего пана-отца чистые дьяволы, — предупредил Стаха Лютека кто-то из посполитых.
— Не хуже пана Потоцкого, — ответил Лютек, и эти слова его с хохотом передавали друг другу селяне.
— Вот это так сказал! — прищелкивали языками. — Это правда истинная.
У ворот остановились.
Стах Лютек слез с копя и постучал в ворота. Псы заливались бешеным лаем. Долго никто не появлялся. Наконец открылось окошечко, выглянуло бритое лицо.
— Что нужно?
— Это сам пан пробощ, — шепнул Зигмунд.
Стах прикусил ус. На лбу сбежались морщины. Под русыми бровями заиграли в карих глазах огоньки.
— А мы к вашей милости, святой отец.
— Чего желаешь, сын мой? — как можно ласковее проговорил ксендз, по-прежнему выглядывая в окошечко.
— Пусть пан-отец выйдет к нам, — сказал Стах.
— Болею, сын мой, — сказал ксендз, зорко оглядывая толпу посполитых с кольями и саблями в руках.
Мелькнула мысль: «Скорее бы Гендрик добрался до Сандомира! Может, тогда как раз вовремя явятся жолнеры».
— Если пан-отец болен,
— Как ты смеешь, хлоп, как осмелился мне, слуге божьему, такие непотребные слова говорить? Какой дьявол тебя научил? — Губы ксендза дергались, точно его била лихорадка.
— Э, ксендз, я вижу, ты добрых слов не понимаешь, — грозно заговорил Стах. — А ну, отпирай костел!
— Пан Иезус тебя покарает! — взвизгнул ксендз и проворно захлопнул окошко.
— Отворяй костел, не то хуже будет! — крикнул Стах.
За воротами надрывались псы.
— А ну, люди, ломайте ворота! — приказал повстанцам Лютек и сам налег плечом на ворота.
Повстанцы и крестьяне мигом сорвали ворота и шумною толпой вкатились на широкий ксендзовский двор. С десяток собак накинулись на пришельцев.
— Э, да тут песий монастырь! — пошутил Стах Лютек.
Палками и пиками быстро заставили собак замолчать.
Внезапно раздался выстрел, и Зигмунд, стоявший рядом с Лютеком, с пробитой головой повалился мертвый на землю.
Стах взглянул на дом и заметил, что стреляют с чердака. Селянин в разорванной на груди рубахе, указывая пальцем на крышу, кричал Лютеку в самое ухо:
— То стреляют монахи-иезуиты, что у ксендза укрылись!
Гнев охватил Лютека, и он, уже не владея собою, крикнул:
— Разгромим логово панежника!
Между том с чердака раз за разом раздавались выстрелы. Падали убитые и раненые селяне и повстанцы. Когда ворвались в дом, ксендз и монахи спрятались в подвал. Но и каменный подвал не спас их. Дрожащими руками держа перед собой крест, ксендз начал умолять посполитых именем Христа даровать ему жизнь.
— Пес с ним, — сказал Стах Лютек, — берите у него ключи и отпирайте костел.
Костел отперли и нашли под алтарем зарытый в земле сундук. Там действительно лежали связки бумаг на владение землей и крестьянами, залоговые грамоты, заемные записи…
Все это потащили на майдан и зажгли. С ужасом смотрел ксендз Людвиг Кращинский, как горят данные ему на сохранение документы.
— Будьте прокляты, антихристы! — не в силах сдержать себя, закричал ксендз. — Ад вам уготовлен! До седьмого колена ляжет проклятие на потомков ваших… Проклинаю и отлучаю!
Кое-кто из женщин заплакал.
В страхе замерли посполитые.
Стах Лютек поднял руку. Наступила тишина.
— Люди, послушайте, что скажу вам! Я такой же бедняк и хлоп, как и вы. Плюньте в глаза этому ксендзу, этому заступнику богачей. Это мы должны его проклинать, его и его господ, не богу служит он, а панам Потоцким и Конецпольским, ради них все делает, а не ради веры и паствы своей.
— Хорошие слова!
— Брешет ксендз! — откликнулась одобрительно толпа.
Матей Поплавский, указывая рукой на костер, где пылали шляхетские бумаги и подушные списки, закричал: