Переяславская рада. Том 2

Рыбак Натан Самойлович

Императорскому послу хотелось знать, какие Москва намерения имеет насчет Турции. Это понимал Ордын-Нащокин, но вел беседу так, словно такого государства и не было на земле. Знал — посол сам не спросит. Так и вышло. Не спросил.

Десятого мая, в погожий весенний день, царь Алексей Михайлович сделал на Девичьем Поле смотр всем ратным людям, кои должны были выйти в поход. На следующий день ближний боярин Семен Васильевич Прозоровский читал с думного крыльца указ о том, что его царское величество, всея Великия и Малыя Руси самодержец и многих иных земель и княжеств обладатель, идет войной на недруга земли русской, короля Речи Посполитой Яна-Казимира,

дабы взять под защиту свою черкасские земли и возвратить насильно и неправедно захваченные отчины с городами Смоленском и иными…

На Красной площади звонил девятиглавый Василий Блаженный. Дюжие, рослые гостинодворцы раскачивали медные колокола. Им в ответ зазвучал над Москвой торжественный перезвон колоколов во всех церквах, монастырях и соборах. Казалось, это само небо, наполненное медным звоном, осыпает им великую Москву и всю землю русскую.

Патриарх Никон дал свое благословение. Ближние бояре туго подпоясали ферезеи, готовились к походу.

Пятнадцатого мая отпущена была в Вязьму икона Иверской богородицы, и в тот же день отправились туда воеводы большого и сторожевого полков.

Восемнадцатого мая вся Москва провожала в поход царя Алексея Михайловича. Царь ехал на белом коне, покрытом златотканым чепраком. Седло желтой кожи, украшенное серебряными и золотыми гвоздями, с высокой лукой, сверкало на солнце. На царе была походная одежда, высокая горлатная шапка, какую носили стрелецкие воеводы, сбоку сабля в позолоченных ножнах, на ногах серебряные шпоры с золотыми звездочками. За ним ехали Борис Иванович Морозов да Илья Данилович Милославский. В большом полку воеводами были бояре — князь Яков Куденетович Черкасский и князь Семен Васильевич Прозоровский. В передовом полку — князь Никита Иванович Одоевский да князь Федор Прович Хворостинин, в сторожевом полку — князь Михайло Михайлович Темкин-Ростовский да боярин Василий Иванович Стрешнев.

За несколько дней до того в Чигирин, к гетману Хмельницкому, с грамотой царя выехал гонцом боярин Андреи Васильевич Бутурлин, брат думного боярина Василия Бутурлина, с двумя стрелецкими полковниками.

Боярин Василий Борисович Шереметев шел от Путивля на юг во главе большого стрелецкого войска, в двадцать тысяч мушкетов, с пушками и пищалями, с телегами ядер и пороха в обозе, на соединение с полками Хмельницкого для совместного бережения южных рубежей от татар и совместных действий против врага.

Войско, во главе которого ехал царь, пересевший за Москвой в закрытую позолоченную карету, двинулось по Смоленской дороге. Тем временем князь Трубецкой выступил из Брянска со своими полками и пушками на соединение с главными силами гетмана Хмельницкого, чтобы вместе, став одним табором, учинить промысел со стороны черкасской земли на Речь Посполитую. В царскую ставку на пограничье должны были прибыть также несколько больших полков гетмана Хмельницкого.

На Дон отправлен был боярин Троекуров с двумя царевыми стольниками с тайными наказами и грамотой царя: совокупно с казаками гетмана Хмельницкого зорко оберегать устье Дона, дабы от Азова никакого нападения султанских янычаров быть не могло, и следить за всем людом торговым или посольским, какой через донские города захочет идти на Азов и в турецкую землю. А в случае приказа гетмана Хмельницкого донскому атаману оному подчиниться и выступить в поход морем на турецкие крепости и города. Но об этом надлежало ведать только войсковому атаману Медведеву, и никому больше.

На Белую Русь должны были направиться

посланцы гетмана Хмельницкого с его универсалами к поспольству, чтобы вставали против шляхты и отворяли крепостные ворота войску царскому и казацкому, идущему освобождать их от ляшского ярма.

Голова московских стрельцов Артамон Матвеев был весьма доволен. Теперь не с голыми руками выступили в поход. Теперь войско в полном снаряжении. Наконец Русь поднялась, чтобы возместить причиненный ей ущерб. Великая и Малая Русь — это позначительнее, чем какое-нибудь там Казанское или Астраханское царство. Пожалуй, защекотало в носу не только у короля Яна-Казимира, чихнулось и султану, и у королевы шведской в голове помутилось. Думалось Артамону Матвееву: «Вот когда укрепимся на Малой Руси, когда отвоюем Смоленск с вотчинами, южные рубежи укрепим, тогда и на север пойдем. Возвратим и Ямбург, и Орешек, и многие иные города, и земли наши, кои под шведами теперь».

Так рассуждая, мысленно отвечал Матвеев боярину Ордын-Нащокину, который когда-то считал: прежде нужно отвоевать свои земли на севере, а потом уже двигаться на юг. Чудак! Как можно идти на север, когда Смоленск к двух днях конного пути от Москвы! А в Смоленске войско польское стоит…

…Артамон Матвеев скакал на добром коне в сопровождении небольшой свиты в передовом полку, на стоянках ходил по шатрам, спрашивал стрельцов, не терпят ли в чем недостачи. Разгневался на полковника Цыклера, у которого в полку оказался непорядок: пушки везли без чехлов, от дождей стволы заржавели; порох подмочен; сухари зацвели. Цыклер стоял багровый перед стрелецким головой. Помалкивал. Матвеев обещал самому царю доложить. Топал на полковника ногами и совал кулак, поросший черным пухом, под нос полковнику, словно перед ним не офицер иноземной службы, а худородный дворянин, а того хуже — смерд поганый… Цыклер пыхтел, глотал обиду, думал:

«Погоди! Увидим, как ты с радзивилловскими рейтарами повоюешь!»

Ночью, отойдя по нужде от своего шатра, прислушался Матвеев, о чем толковали стрельцы у костра.

— В черкасской земле барщины, сказывают, нету.

— Брехня!

— Вот тебе и брехня! Дьячок приказный сказывал, божился…

— Брехня!

— Кто же брешет, он или я?

— Оба.

— Ты не больно! — голос прозвучал неуверенно. — Гетман у них из простых казаков, чернь не обижает, шляхту польскую выгнал, попов польских выгнал, видишь, и с вашим царем в союз вошел…

— Царев отец тоже не царем был, а дед у него или прадед, может, из смердов происходит…

— Ты это к чему? Царем хочешь быть?

Дружный смех поднялся над костром. Матвеев замер, вытягивая шею.

— Поляков побьем — увидишь, обуздает царь бояр… Они и у него в печенках сидят.

— Ожидай! Тебя к столу позовет, скажет: «Садись со мной, Крашенинников, мед-брагу попивать. Соскучился по тебе».

У костра снова засмеялись.

— Эх, злой язык у тебя, Чуйков, и мысли едкие! Тяжко тебе жить…

— А тебе, видно, с боярами легко? — послышался сердитый шепот. — Царь и бояре заодно. Горе меня отравило, нужда язык отточила: жрать нечего, так каменья грыз и язык на них отточил… Э-эх! Спать пора.

Голоса затихли. Матвеев постоял еще несколько минут; ужо собрался было возвращаться в шатер, недовольно покачивая головой, когда у костра снова заговорили:

— Ты, может, и Смоленск у шляхты отобрать не хочешь? Может, и черкасам помощь подать не хочешь?

Молчание продолжалось недолго, потом послышался голос: