Пережить зиму в Стокгольме

Плейель Агнета

РЕБЕНОК

Она позвонила своему ребенку, дочке, которая несколько лет назад стала жить отдельно и с тех пор редко давала о себе знать. Спросила, не хочет ли дочь отметить Рождество у нее. К сожалению, я не могу, сказала дочь несколько напряженно. Она уже обещала отцу прийти к нему и его жене со своим другом. Что-нибудь еще от меня надо? — спросила дочь. «Ты мне нужна», — услышала она собственный голос. Она и сама не ожидала, что это вырвется. В трубке молчали. Она заметила, что сердце сильно бьется. Ты мне нужен — говорила ли она это раньше кому-нибудь хоть раз? Я могу приехать сейчас, сказала дочь, уже более естественным голосом. Тогда она ответила, что это, в общем-то, не так срочно, а потом не могла понять, почему она немедленно не сказала «приезжай».

ТЕЧЕНИЕ ВРЕМЕНИ

После

этого разговора ей так сильно захотелось обнять своего ребенка — свою малышку, появившуюся, когда она была замкнута и недосягаема, не зная, как должна вести себя мать, — что у нее долго кружилась голова. Она скучала по запаху дочери, по ее округлым ручкам на своей шее, по светлому пушку на затылке. Ей хотелось заново прожить то время, стать другой, не думая, что человек докучает другим самим фактом своего существования, напротив, ликовать и наслаждаться своей удачей. Но время невозможно повернуть вспять.

УТЕШЕНИЕ:

на заднем плане бледный пианист играл что-то из Ференца Листа. Она смотрела передачу с Дереком Уолкоттом, у него были умные, немного усталые глаза, иногда по-волчьи внимательные, если ведущий спрашивал о том, о чем ему не хотелось рассказывать. Лауреат Нобелевской премии и его жена-блондинка обедали в Голубой Башне Августа Стриндберга. Она смотрела, как они в темноте уходят по Дроттнингатан. Это была старая запись, сейчас они находились в другом полушарии под другим солнцем: время мчится через все существующее и через нас самих.

ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ВЕЩЕЙ

В файле «Сто дней» она записала цитату: «Когда десять тысяч вещей предстают в своем единстве, мы возвращаемся к истоку и остаемся там, где и пребывали всегда». (Сэнцень, эпиграф к замечательной книге Марии Дерму, которую она случайно нашла в букинистическом.)

ВЕЩИ:

стопки газет, футбольные мячи, хоккейные клюшки, связанные лыжи, пачки старых пластинок, коробки, перевязанные бечевкой, — однажды утром она вынесла все это из прихожей и сложила на лестнице. Так они договорились во время последнего разговора — того, что завершил их брак. Сложив вещи, она заторопилась: пора было бежать в университет на последний в этом году семинар. Обратно она хотела вернуться попозже. Как в юности, она пошла в кино на два сеанса подряд — на семь вечера и на девять. Для верности зашла еще и в пивной бар на Зинкендамме. Когда она вышла из лифта, горы вещей уже не было — он поступил, как и договорились. Заодно стало ясно, что он опять в Стокгольме.

ШПАГА

На коврике в прихожей она увидела письмо. Он не ожидал, что она поступит столь радикально, — должно быть, она вытащила все даже из подвала. Не стоило стараться, большую часть можно было сразу выбросить, да он и сам мог освободить подвал. Но что особенно жаль, писал он, так это что она не оставила себе шпагу. Шпагу? Собирая вещи, в последний момент она заметила его шпагу, лежащую на книгах на верхней полке. Осторожно завернула ее в кухонное полотенце и положила на одну из коробок на лестнице. Очень больно, писал он, что она так небрежно кинула ее в хлам. Когда он это увидел, у него возникло ощущение, что она отрезала от него кусок мяса и выкинула. Это ее шпага, почему она не захотела оставить ее себе? Почему не могла оставить с собой его любовь, ту часть любви, что принадлежит ей? Пока набиралась ванна, она прочитала письмо несколько раз, держа его дрожащими руками. Шпагу она когда-то сама подарила ему, это была его вещь. Слова на листке расплывались. Что он имел в виду? Шпагу? Его мужественность? Его желание удержать ее рядом? Символы — не плод фантазии.

СИМВОЛЫ

Но как же надо расставаться?

ADIEU. Прощание

Как лучше отрезать еще живую часть самого себя?

МУЖЕСТВЕННОСТЬ И ПРАВДА

Однажды, когда отец уже несколько лет был в больнице из-за кровоизлияния в мозг, он надумал открыть правду. У него был внебрачный сын. Синие глаза отца смотрели встревоженно. Эта новость сильно ее огорчила? Вовсе нет, отвечала она, даже не удивившись. Она уже знала об этом. Правда не может ее огорчить, сказала она отцу, наоборот, она только рада, что он рассказал. Слишком многое замалчивалось. В середине их разговора вошла жена отца. Ей тема беседы не понравилась. Когда дочь

уходила, она проводила ее до лифта: Твой отец очень внушаемый. Нет человека наивнее, чем он. Женщины вечно его обманывают. Дочь возразила: неважно, кто мать этого ребенка, главное, что отец захотел ей довериться, даже если и символически. Не надо передергивать. Они говорили на повышенных тонах. Но не думаешь же ты, — сказала жена с насмешкой, — что он так же охотно признавал бы свое отцовство, если бы это была девочка? Почему же нет? — удивилась дочь. Ах, ответила жена, у твоего отца были только дочери, а чтобы чувствовать себя настоящим мужчиной, нужно иметь сына. Одной фразой ей удалось лишить своего мужа и мужественности, и сына, а заодно и дать понять, что дочерей ему было недостаточно. Эта женщина владела виртуозной точностью удара. В следующий раз, когда дочь пришла в больницу, отец расплакался. Его жена внушила ему, что он сделал дочери больно, потому что она входила в лифт со слезами на глазах. Ей стоило немалых усилий убедить отца, что это неправда. Ранит ложь, сказала она. То, что отец захотел сказать ей правду, дало им возможность хоть под конец его жизни говорить откровенно. Перед смертью отец попросил ее связаться с его уже взрослым сыном. Он не видел его несколько лет, скучал по нему и хотел увидеться в последний раз. Она сомневалась, стоит ли это делать, она не хотела, чтобы папина жена получила повод мучить его. Встреча не состоялась.

ОЧЕНЬ ОБАЯТЕЛЬНЫМ

был ее отец. Любим женщинами. Его красота радовала глаз. Не плейбой, он был слишком нежен для этого, но мальчик — слишком слаб, чтобы правильно обращаться с любовью, которую он вызывал в других, слишком слаб, чтобы справляться с любовью, которая возникала в нем.

ПОРАЖЕНИЯ

он испытал одно за другим. Когда он заболел и уже не мог обслуживать себя сам, он стал терять связь с теми, кто был ему дорог. До тех пор, пока он мог пользоваться машиной социальной службы, он ездил к старшей дочери и первым делом просил телефон — жена не разрешала ему личные разговоры без свидетелей. Он садился в желтое кресло в гостиной и нетерпеливо ждал, когда ему принесут аппарат. Положив его на колени, он начинал звонить: сестре, младшей дочери, живущей в другом городе, дальним родственникам. Сердце разрывалось смотреть на эти попытки сохранить подобие личной жизни.

БАБУШКИНЫ ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ

Он принес их однажды в кармане завернутыми в носовой платок и спросил, не хочет ли она взять их себе. Она ужасно обрадовалась. Она помнила, что эти часы всегда висели на цепочке у бабушки на шее. Но больше всего ее обрадовало, что отец подумал о ней и решил сделать такой подарок. Но часы стояли. Давай отдадим их в ремонт, предложил отец. По пути в больницу они остановились, и она занесла их в мастерскую. Через несколько дней она напомнила отцу, что пора заехать за часами. Он, молча, с забитым видом, помотал головой. Оказалось, его жена забрала их и конфисковала в свою пользу. Забудь, сказала дочь. Больше она никогда не видела бабушкиных часов, ни после смерти отца, ни после смерти женщины, на которой он был женат.

САРАЕВО

Обстановка в городе была просто неописуема, люди жили как крысы. Из Сараево в Стокгольм приехал один из друзей Эмма. Ему удалось улететь, пробежав под обстрелом по летному полю. Эмм уже встречался с ним и собирался встретиться еще, но сегодня хочет пойти с ней в кино. Ему захотелось посмотреть фильм, о котором он читал, может, и плохой, но все равно, американскую комедию. Эмм очень занят, работает, не поднимая головы. Она вызвалась прийти в кинотеатр пораньше и купить билеты.

ОН, ТИПА, МЕНЯ ЛЮБИТ,

— сказала девочка, стоящая за ней на эскалаторе. Она обернулась — девочка в черной кожаной куртке. Волосы тоже черные. Рот казался зияющей красной раной. Ее подружка, блондинка с ежиком на голове, жевала жвачку. Голос рассказчицы был резок и горек. — Мы несколько раз переспали. Он говорил, что любит меня, что мы, типа, будем вместе. Я ему поверила. — Тут эскалатор кончился. Они пошли к следующему, она впереди, девочки за ней. Рассказ продолжался: — А вчера я встретила его с какой-то девицей, он был бухой и вешался на нее, а со мной даже не поздоровался, может, и вообще не заметил. Девочка почти закричала: а я же ему поверила, что у нас настоящая любовь, прикинь. Стало тихо. Слышался только стук каблуков. Зашибииись, выразительно сказала девочка с жвачкой, с таким нажимом, что ее долгое иии зависло в воздухе, вибрируя между стен туннеля.