Пережитое
Шрифт:
Глава 49. Жизнь в науке (Продолжение)
Вернусь к своему рассказу. Наряду с занятиями историографией, учебником, преподаванием, в конце шестидесятых годов я много занималась вопросами типологии различных процессов применительно к истории средних веков. Новые веяния в нашей науке толкали ко все более сложному, комплексному изучению этой эпохи, что заставляло одним из опорных сделать сравнительно-исторический метод. Уже к середине шестидесятых годов им широко пользовались в изучении раннего средневековья мои коллеги, историки более старшего поколения — А.И.Неусыхин, А.Д.Люблинская, замечательный ученый и мой ровесник ленинградец А.Р.Корсунский, которого я в начале шестидесятых годов привлекла, не без серьезных трудностей, к работе на кафедре, и многие другие. Накопился значительный материал исследований, отчасти обобщенный в ходе специальной научной сессии 1966 года в Москве, мое участие в котором было весьма активным. Работа над учебником тоже
Тем временем приближался 1970 год, когда впервые предполагалось провести Международный конгресс исторических наук (XIII по счету) в Москве, и провести на хорошем уровне. Без всяких усилий с моей стороны мне предложили (тогда председателем Национального комитета историков СССР был Е.М.Жуков) в соавторстве с З.В.Удальцовой сделать на этом конгрессе доклад по проблемам генезиса феодализма в Западной Европе. Я немало удивилась как самому предложению, так и соавтору. Зина Удальцова (Зинаида Владимировна) училась на курс младше меня, была, как и я, ученицей Е.А.Косминского, но специализировалась по истории Византии и стала хорошо подготовленным в своей области историком. Мы с ней оставались на «ты» со студенческих лет, но каких-то близких отношений между нами не сложилось. Во-первых, во всем мы были очень разные люди. Очень красивая женщина, она любила блеск, славу, стремилась к карьере, которую и сделала в конечном итоге, получив мировое признание. Я оставалась скромной, добиваясь всего упорным трудом. Во-вторых, наши отношения осложнялись рядом обстоятельств. Зина сначала очень дружила с Н.А.Сидоровой, которая способствовала ее поступлению в Институт истории, и стала работать в ее секторе, но по истории Византии. Вскоре, однако, появился отдельный сектор истории Византии, возглавленный Е.А.Косминским. Зина перешла туда. К тому времени она рассорилась с Н.А.Сидоровой. Обе, властные и самолюбивые, обладали сильным характером, не могли ужиться в одном секторе и находились в очень натянутых отношениях. З.В.Удальцова и ее муж, тоже историк М.А.Алпатов, поддерживали Б.Ф.Поршнева в его часто весьма спорных утверждениях о «революции рабов» при переходе от античности к средневековью, о главенствующей роли классовой борьбы во всем развитии феодального общества. Последний, естественно, был, скажем прямо, не в самых хороших отношениях и с Н.А.Сидоровой, и с С.Д.Сказкиным. Я принадлежала к лагерю Н.А.Сидоровой и поэтому мои отношения с З.В.Удальцовой в ту пору можно охарактеризовать как весьма прохладные.
И вдруг, (мне потом это сделалось понятно) именно З.В.Удальцова предложила меня в соавторы. Почему? Точно не могу сказать и сегодня. Думаю, дело в том, что мои связи с умершей Н.А.Сидоровой стали тогда уже далеким прошлым, я была неамбициозна и покладиста, а вместе с тем зарекомендовала себя как серьезный ученый, в меру разумный и осторожный. Так или иначе выбор пал на меня. И с этого времени началось наше долгое и своеобразное сотрудничество, которое продолжалось, хотя и не всегда гладко, до трагической смерти З.В.Удальцовой в 1988 году. Это была не столько дружба, сколько именно сотрудничество, хотя в отдельные периоды мы дружили, но как-то не до конца.
Над докладом мы работали вместе. Потом многие недруги Зины распространяли слухи, что она лишь подписала текст, написанный мною. Но это неправда. Византийскую часть написала она, западноевропейскую — я, потом совместно редактировали сведенные воедино части доклада, сообща обдумывали введение и заключение. Шлифовали конечный вариант тоже вместе.
Доклад оказался удачным. В центре его была проблема типологии генезиса феодализма. Используя огромную западную и советскую литературу, мы построили схему такой типологии, которая затем широко использовалась в нашей историографии и историографии социалистических стран. На конгрессе наш доклад имел большой успех, по нему в прениях выступили около трехсот ученых. Возникли споры о сущности феодализма, но построенные нами типологические ряды были приняты большинством выступавших, даже из числа представителей западной историографии.
Выступление на конгрессе и его успех сделали мое имя более известным и у нас в стране, и за рубежом. Я как-то сразу стала котироваться выше, чем раньше, среди наших историков. На меня обратили внимание и в Институте всеобщей истории. Вообще, конгресс прошел очень интересно. Иностранным ученым было любопытно побывать в нашей стране, пообщаться с нашими исследователями. Общение иногда оказывалось полезным для обеих сторон, и наши медиевисты в целом показали себя на этом форуме достаточно квалифицированными специалистами и выглядели весьма достойно. Конгрессу в Москве предшествовал Международный конгресс по экономической истории в Ленинграде, который прошел тоже очень интересно и на котором мы, можно сказать, задавали тон.
К сожалению, радость, которую вызывали эти интересные для меня события, была отравлена горечью еще одной тяжелой для меня утраты. В самый канун конгресса скончался мой старый друг и близкий коллега Яков Александрович Левицкий, всегда остававшийся для меня просто Яшей. Наша дружба восходила к довоенному еще времени, к началу нашей аспирантуры на истфаке МГУ. И с тех пор до его смерти в 1970 году, т. е. целых тридцать лет, мы были верными и преданными друзьями. Эти отношения оставались
Осторожный, вдумчивый, удивительно корректный и в научных выводах, и в полемике, в общении с людьми, в частности и со своими сотрудниками, он оставался легким, приятным человеком, с которым всегда можно было отвести душу. Свойственными ему оптимизмом и бодростью в самых сложных обстоятельствах он заражал и меня, хотя этот оптимизм очень часто и переходил в уныние. Небольшого роста, с тонким, интеллигентным лицом, Яша обладал душевным благородством и рыцарственностью, готовностью встать на защиту друга, особенно женщины. Смерть его, неожиданная и ранняя (в шестьдесят три года), была для меня большим горем. Он умер по дороге в Ригу, куда спешил к своей Рине, чтобы отдохнуть немного перед конгрессом.
После конгресса все пошло своим чередом. К этому времени исторический факультет МГУ переехал из нашего уютного «овощехранилища» на улице Герцена в новое здание на Ленинских горах, построенное специально для гуманитарных факультетов. Мы въехали в него, когда вокруг лежала грязь и не все лестницы были готовы. Здание получилось неуютное, отдавало казармой или даже «смесью казармы с публичным домом», как оценил его один из виднейших наших профессоров Петр Андреевич Зайончковский. Весь дом состоял из коридоров, в которые выходили небольшие (по семнадцать метров) комнаты с низкими потолками и более крупные, сдвоенные (по тридцать пять метров). Нам досталась одна такая большая комната и две маленькие. Позднее мы постепенно их обжили, заставили книжными шкафами, разместили нашу огромную библиотеку, но сначала помещение казалось скучным, пустым и казенным, не хватало милого, старого актового зала, высоких комнат с лепными потолками. Но делать было нечего: приходилось привыкать к новой обстановке.
К этому времени на кафедре произошло много перемен. Вокруг меня возникла целая поросль молодых преподавателей. Некоторые из них были моими учениками, другие — нет, но всех их взяли или оставили на кафедре не без усилий с моей стороны, так как фактически подбор для нас новых кадров входил в сферу моих обязанностей. Много сил положили мы с С.Д.Сказкиным, чтобы оставить на кафедре нашего студента, затем аспиранта Вячеслава Викторовича Самаркина (для меня он навсегда остался Славой). Ученик Неусыхина, специализировавшийся по аграрной истории Италии, он написал очень хорошую диссертацию, проявлял способности к преподаванию. Его, иногороднего, не имевшего ни московской прописки, ни жилплощади, оставить на кафедре было очень трудно. Пришлось несколько раз ходить к ректору и просить его об этом. В последний раз И.Г.Петровский поинтересовался у нас с С.Д.Сказкиным: «Вы ручаетесь, что он будет хорошим и полезным работником для МГУ?» Мы ответили, что можем за это поручиться. Тогда Иван Георгиевич, который очень уважал Сказкина и хорошо относился ко мне, обещал нам сделать все возможное. И сделал. Правда не сразу. Бедному Славе пришлось почти два года жить без постоянной прописки, в общежитии. Но для кафедры он стал хорошим приобретением и быстро вписался в наш коллектив. Судьба его сложилась печально. Слава страдал тяжкой хронической болезнью крови и умер очень рано, в сорок четыре года, от тяжелого инфаркта в 1977 году, только успев получить новую двухкомнатную квартиру и завести семью. Кафедра понесла большую утрату.
Затем, еще в начале шестидесятых годов, я взяла на кафедру Н.А.Хачатурян, ученицу Н.А.Сидоровой, которая после окончания университета несколько лет прожила с мужем-физиком в Дубне, растила дочку. Когда у нас открылась вакансия, С.Д.Сказкин взял ее на должность ассистента. А после смерти Н.А.Сидоровой Нина фактически стала моей ученицей, через несколько лет хорошо защитила кандидатскую диссертацию, выросла в прекрасного преподавателя и сделалась моим большим другом и помощником во всех кафедральных делах. В 1988 году она защитила докторскую диссертацию и теперь занимает одно из ведущих мест на кафедре. Помимо личной дружбы нас связывают с ней и живые научные интересы: мы обе занимаемся историей сословной монархии. Я — английской, она — французской.