Периферия, или провинциальный русско-калмыцкий роман

Гриньков Игорь Николаевич

Поэтому Олег с величайшей серьезностью принял скоросшиватель от потирающего ручку об ручку, взволнованного Ворожейкина, и добавил:

– Манускрипт слишком объемист. В палату его нести нельзя, растащат. Давайте, Михаил Иванович, мы будем разбирать три-четыре стихотворения в день здесь у вас в кабинете?

Восторгу Ворожейкина не было предела…

Под вечер Олега окликнул санитар:

– Зеленский, к Вам посетительница!

У Олега екнуло сердце: «Неужели это она?».

В столовой, где одновременно принимали

и посетителей за неимением другого места, робко сидела на деревянной исколупанной скамье Герля в серебристой шубке, так изящно гармонировавшей с грубой лавкой в стиле «а ля рюс». Вокруг нее на столе громоздились свертки и пакеты. В углу выздоравливающие больные и шныри в обносках мыли в двух лоханях миски, кружки и ложки. Жирная вода разлеталась в разные стороны, не попадая, к счастью, на стол Герел. Видимо, обстановка этого места, не худшего – пищеблока, угнетала ее настолько, что она и представить себе не могла, что же там, наверху. Голова Герли была слегка опущена, а когда она подняла ее на Олега, то на ее пушистых ресницах дрожали слезы. В душе Зеленского боролись два чувства, но он решил завершить то, что задумал. Олег уселся рядом, сдвинув локтями привезенную еду, Герля при этом даже вздрогнула. Зеленский бесцеремонно посмотрел в ее заплаканные, покрасневшие глаза.

Нет, тогда в них другое выражение было. Не мог же он ошибиться? Ну, а сон? Недаром, один друг-театрал утверждал, что во всех женщинах таятся актрисы, только не каждая догадывается об этом.

Она хотела его о чем-то спросить, но Зеленский довольно грубо прервал ее:

– Спасибо за визит и харч, но разве доктор не велел тебе не приезжать ко мне?

– Ворожейкин позвонил мне. Как я могла к тебе не приехать, когда ты находишься в этом ужасном заведении, да еще твой настрой меня очень тревожит? Я приехала бы еще раньше, но ты спал под капельницами.

– Баста! Больше твоих визитов не будет, а если и приедешь по собственной инициативе, то я к тебе просто не выйду; здесь закрытая система. Считай, что за лекарства, бензин, сигареты и билет на Элисту я взял у тебя в долг, а остальные деньги забери у Ворожейкина. Ему, кстати, тоже было бы неплохо побывать здесь в качестве пациента, слегка подлечиться. И, вообще, нам придется прервать наши прекрасные отношения, Герел!

– Почему?

– Ты сама знаешь, почему? Я видел это в твоих глазах!

– И что же ты там увидел?

– Это бесполезно объяснять. Это надо просто увидеть!

– Олежка, это болезненное состояние, оно пройдет, Михаил Иванович сказал.

– Ах, Михаил Иванович сказал! Он-то большой дока в этом вопросе! То во мне водка говорит, то - болезнь. Тебе не кажется, Герлюша, что ты могла подыскать себе друга помоложе, не отягощенного алкоголизмом и другими сопутствующими недугами?

Я тебе очень благодарен за самоотверженную, трехлетнюю любовь, которую я не заслуживаю, но мы должны расстаться. Зачем тебе пожилой алкоголик, когда вокруг столько хороших, перспективных молодых людей?
– Олег пошел ва-банк.

– Ты неординарный, талантливый человек, честный, наивный

по-своему, но не подлый и беззащитный, потому что талантлив. И, кроме того, я тебя люблю!
– возразила Герля.

– Ты хотела сказать – неудачник! Что, касается любви, то, по-моему, ты ее, дорогая, выдумала! Представила себе. Ах, какой душка, интеллигент, демократ и даже, может, либерал!

А в современной России слово «демократ» считается сейчас уже почти ругательным. Хочешь, я расскажу тебе одну историю?

У моего друга, возрастом чуть постарше меня, есть двое внучат, Ульянка, шести лет, и Рома, двух лет. Однажды дедушка, краем уха прислушиваясь к возне ребятни, уловил, что рассерженная Уля спрашивает в чем-то провинившегося брата:

– Рома, ты, часом, не демократ?

Дед взял эту реплику на заметку. Через несколько дней, когда Ульяшка совсем распоясалась, дед сурово выговорил ей:

– Уля, ты ведешь себя, как демократка!

Девочка сначала опешила, насупилась, затем засеменила в прихожую одеваться, но быстро вернулась, замахнулась на дедушку кулачком, затем передумала и тихо попросила:

– Деда, не называй меня так никогда!

И это в семье, где принципиально не говорят о политике. Симптоматично?

– Ты бы поел сначала, Олежка. Михаил Иванович говорил, что вас тут неважно кормят, - Герля конфузливо осеклась, упомянув Олегова врача.

– Если бы твой Михаил Иванович жрал то говно, что здесь называют едой, то его брюхо давно прилипло бы к позвоночнику, и он сдох бы от дистрофии. Свои завертухи можешь забрать с собой или отдать их доктору Михаилу Ивановичу, человеку выше средней упитанности, а то он еще вдруг отощает, не дай Бог! Я к ним не прикоснусь. Извини уж, за хлопоты! Я лучше сорок дней буду хлебать здешнюю бурду, чем собирать объедки с буржуйского стола, - Олега совсем понесло.

Настал черед Герли обидеться:

– Кто виноват, что ты пьешь, и довел себя до «белой горячки»? А когда лучшая, как ты меня называешь, подруга навещает тебя, ты встречаешь ее как врага народа. Свинья, ты Зеленский?

– Вот и договорились, - с мазохистским удовлетворением произнес Олег, - свинья никак не может быть лучшим другом. Поднимайся к своему горе-психиатру, делите деньги-сигареты, и не мозоль мне больше глаза, - совсем уж грубо, по-хамски добавил он.
– А дома ты найдешь кучу поклонников, тем более, ты сейчас совершенно свободная женщина. Будь счастлива, Герля-Герлюша!

Олег вскочил с лавочки, едва не перевернув ее, чем окончательно испугал Герлю, и командным голосом прокричал санитару:

– Посещение закончено. Ведите в палату!..

Визит роскошной посетительницы навел шороху в заведении. Михаил Иванович пригласил к себе больного Зеленского и с нотками укоризны в голосе бормотал:

– Уважаемый, Олег Николаевич! Вы и так чувствуете мое благорасположение к вам, душевное притяжение, так сказать. Но зачем вы так глубоко обидели Герлю? Она плакала, скажу вам по великому секрету! На ней лица не было! Она же любит вас! Истерику пришлось купировать!