Периферия

Татур Сергей Петрович

Он вспомнил, что последний раз видел Мусю шесть дней назад, в субботу, на станции метро. Она позвонила из вестибюля и попросила его спуститься к ней. Дойти до его дома ей уже было тяжело. Он поспешил к ней. Она встретила его чистой улыбкой, так редко озарявшей ее темное от веснушек лицо. И он отметил, непроизвольно, в мгновение одно, как она усохла и что последняя черта ее где-то рядом. Она стояла у стены, выложенной желтым мрамором, и улыбалась. Он обнял ее и поцеловал, и она, еще раз обдав его чистой улыбкой, сразу сказала:

— Я поеду, я очень устала.

— Отдохни, пожалуйста, у нас, — попросил он.

Она покачала головой. Она передала ему саквояжик и пустую коробку для хранения шляп. В саквояжике лежали два килограмма мяса и баночка сметаны, полученные ею по пенсионной книжке.

— Спасибо, —

поблагодарил он и принял из ее рук эти ненужные ему вещи.

После того как умер Юра, ее сын, она стремилась избавиться от вещей; все они ей явно мешали, давили на психику, напоминали, может быть, задавали вопросы. Она дарила их родным и знакомым, которые не знали, что делать с этими давно вышедшими из моды вещами: в тесно заставленных квартирах барахла и так невпроворот. Она обижалась и настаивала. Настаивать она умела, и проще всего было взять подарок и не перечить, а потом поступить с ним по своему усмотрению. Николай Петрович знал, что его двоюродная сестра в Москве распаковала всего одну Мусину посылку — первую — и потеряла интерес к остальным. И все, кто принимал эти дары чистого сердца, потом тихо ликвидировали их.

III

Николай Петрович нашел могилу двоюродного брата Юрия сразу. На скромном обелиске белого мрамора было высечено: «Живу, сынок, памятью о тебе». У обелиска в литровой банке еще стояли гвоздики, принесенные ею. Если она не могла идти, она приползала сюда. Он вспомнил, как промозглым февральским днем копалась эта могила и как билась в истерике Муся, выстреливая в него и в мужа сестры слова-убийцы: «Это вы, вы! Вы его не любили! Вы его прогоняли!» Да, гнали прочь — когда уже нельзя было больше терпеть. И она уже не могла ночевать с ним под одной крышей. Они изводили друг друга словами, пропитанными ненавистью.

Справа от могилы Юры осталось место. Муся как-то обронила, что уплатила за него, но выяснять это сейчас не имело смысла: платила она, конечно, не самому хозяину кладбища.

— Видите, здесь совсем мало места, — сказал мужчина, — Здесь всего полтора метра.

— А по мне, вполне достаточно, — не согласился Николай Петрович. Он возражал очень спокойно, он ведь не торговаться сюда пришел.

— Как я могу нарушить запрет? — объяснял свои трудности хозяин кладбища, — Вдруг ваш сосед пожалуется, зашумит? Мне тогда знаете что будет?

«Что будет, что будет!» — повторил про себя Николай Петрович и посмотрел на него, недоуменно вскинув бровь. «Говори и выговорись, пиявка, — еще сказал он ему про себя. — Набей себе цену, чего там!»

— Я не могу согласиться на это захоронение, — говорил мужчина.

Вежливо он себя держал, на кладбищах все такие вежливые. Вежливость тоже оплачивается, и высоко, ведь ее можно принять за соболезнование.

— Дайте, пожалуйста, землекопа, и мы договоримся, — предложил Николай Петрович. — Между могилами еще останется полметра. Это если бы я копал. А ваш могильщик так выкопает, что и метр останется.

— Что вы, как можно! — воскликнул мужчина.

«Можно, — подумал Николай Петрович. — Здесь все можно, и ты это знаешь прекрасно. Кончай скорее, и поехали!»

Хозяин кладбища привычно протестовал, Николай Петрович смотрел на него и выжидал тишины. Слова обтекали его, не задевая. Сели в машину, развернулись, поехали к конторе. Им попалось несколько очень богатых цыганских захоронений. Черный мрамор давил на землю массой и цветом. За ценой здесь не стояли.

IV

Он подумал, что она была самой совестливой в их семье, и это в конечном счете сделало ее одинокой и несчастной. Чужой беды для нее не существовало. Несправедливость по отношению к кому-то она воспринимала как несправедливость по отношению к себе, и заводилась, и принималась проповедовать, пытливо глядя в лицо оступившемуся и направляя его на путь истинный. В конце концов человек этот соглашался на что угодно, лишь бы остановить поток ее красноречия. Правду и справедливость она была готова отстаивать непрерывно, а то, что лучше от этого почему-то никому не становилось, как-то ускользало от ее внимания. Естественно, она все время пребывала в состоянии высокого возбуждения. Говорила то, что думала. Боже, как неудобны эти люди, как они несносны! Собеседника она очень быстро обращала в покорного слушателя, которому не давала рта

раскрыть. Вначале она выговаривала и внушала, затем, загипнотизировав человека нескончаемым мутным потоком своего сознания, принималась вещать. Она не знала, что такое счастье, жизнь обошла ее счастьем. Она не умела быть счастливой, она родилась для несчастья. Не вышла замуж. Родила сына, который рос безвольным под ее волей. Сломался он еще в школе, на скрипке. Она непременно хотела видеть его интеллигентным человеком, служителем муз. Ему же было тошно, но что он мог? Возражения не принимались. В студенческие годы, после армии, Юра уже много пил, а после одного из возлияний пырнул ножом сокурсника, не простив ему какой-то подлости. Подлость действительно была, это все признавали. Но ведь она неподсудна. Парень схлопотал три года и покатился. После он уже не просыхал, неуемная жажда делала его неуправляемым. Инфаркты били его один за другим, и в тридцать восемь лет он оставил этот мир. По правде, лучшим для него надгробием был бы обелиск в форме бутылки. Муся нашла его утром скрюченного на полу в ванной. Ее крик: «Какие вы все мерзкие… мерзкие… вы не помогли!» — нельзя было позабыть. Да, не помогли. Она сама не захотела положить его в лечебно-трудовой профилакторий, на два года оторвать от себя. Она извелась бы без него. Девять раз его клали в психушку, но это не поставило его на ноги. Отдохнув, он без оглядки кидался в алкогольное море, родную свою стихию. Ее годы без Юры были мученичеством. У нее поселилась семья дочери Николая Петровича, и вскоре обнаружились все признаки несовместимости. Они по очереди жаловались друг на друга, им часто становилось невмоготу. Потом открывался какой-нибудь потаенный предохранительный клапан, пар стравливался, и общая крыша и общие заботы вновь сводили их. Муся полюбила внука, он не обижал ее и был терпеливым слушателем.

V

В присутственном заведении хозяин кладбища сел за свой стол, а Николай Петрович встал напротив и молча на него уставился. Потом тихо напомнил:

— Похороны сегодня, в четыре.

— Не могу! — взвился мужчина.

«Можешь, — подумал Николай Петрович. — Да там двоих положить не трудно, если захотеть!»

Хозяин кладбища стал куда-то звонить и консультироваться. Смысл диалога был в том, что запрет не подлежит нарушению.

— Землю сэкономите, уважаемый, — подсказал Николай Петрович, когда мужчина переговорил с директором фирмы «Черный тюльпан».

— Землю… А вдруг ваш сосед справа озлится?

Николай Петрович молча смотрел на него.

— Вот что, — предложил хозяин кладбища. — Привезите письмо с работы. С ходатайством. Пусть коллектив поддержит вашу просьбу. Против коллектива я не пойду.

«Бог мой! — подумал Николай Петрович. — До каких высот мы подняли своих бюрократов! Ну, пиявочка кладбищенская…»

— И обязательно напишите, что права соседа не станете ущемлять. Что любой конфликт вы уладите миром, как подобает, — подсказал он.

— Хорошо.

— И метрику ее сына привезите. Я должен убедиться, что это сын и мать.

— Разве то, что у них одинаковые фамилии, не убеждает?

— Только метрика является основанием.

— Я поищу, — пообещал Николай Петрович. — Это была аккуратная женщина, она все приготовила к своему смертному часу.

Хозяин кладбища позвал могильщика и отдал ему распоряжение. Он ему все показал на пальцах. Николай Петрович понимал, что делается это для него, землекопу же все ясно.

— Пожалуйста, садитесь, — пригласил он могильщика, и машина вновь покатила на дальний край большого города мертвых, в котором ежедневно прибавлялось пятнадцать — двадцать новых постоянных жильцов.

VI

Теперь Николай Петрович почувствовал, что устал, и устал сильно. Он похвалил себя за то, что не сорвался, не наорал на главную кладбищенскую пиявку, не стал качать права и козырять служебным удостоверением, которое могло подействовать, а могло и вызвать обратную реакцию. Выдержка в который раз себя оправдала, могильщик сейчас вонзит в землю свой блестящий заступ, и все будет сделано как надо. В таких вещах все непременно должно делаться как надо, и нельзя позволять, чтобы тобою понукали. В таких вещах лучше заплатить и переплатить, а потом сэкономить хотя бы на водке. Могильщик покачивался на переднем сиденье, обхватив гладкую рукоятку своего инструмента.