Перикл
Шрифт:
— Я плыла с вами, — ответила Аспасия. — Мысленно, конечно. Но была как бы глухая и слепая — ничего не слышала, ничего не видела. Теперь ты — мои уши и глаза. Наполняй их словами и образами. Жажду!
— Почти то же самое сказал нам Спарток, боспорский царь, восседающий на троне в Пантикапее: он никогда не бывал в Афинах и просил нас быть его афинскими ушами и глазами. Мы пировали во дворце Спартока три дня и три ночи и всё это время рассказывали ему об Афинах.
— И обо мне?
Геродот взглянул на Аспасию и опустил глаза: он мог бы рассказывать боспорскому царю о красоте и мудрости Аспасии не три ночи и три дня, а всю жизнь, но рядом с ним был Перикл, которому это, наверное, не понравилось бы — ревнив Перикл, и, когда имя Аспасии
Чей-то голос позвал Аспасию. Они обернулись и увидели бегущую к ним служанку Антию. Антия сказала, что возвратился Перикл и желает видеть жену.
— Ты иди, а я останусь, — сказал Аспасии Геродот. — Выйду через садовую калитку: не хочу раздражать Перикла тем, что прогуливался с тобою наедине.
— Ладно, — махнула рукой Аспасия. — Не раздражай, если так любишь Перикла. Об экспедиции поговорим в другой раз. После суда, — добавила она и пошла, не оборачиваясь: молодая, сильная, красивая, как Афродита, а может быть, и красивее Афродиты — Парис отдал бы яблоко Аспасии.
У Перикла было серое, осунувшееся лицо. Увидев его таким усталым и подавленным, Аспасия ощутила ноющую боль в сердце. И чуть было не упала перед ним на колени с мольбою о прощении: она была причиной его усталости и подавленности. Это так обидно и горько, потому что она нашла его, чтобы возбуждать в нём любовь, радость, стремление к подвигам, к прекрасному и мудрому, а тут — отчаяние, горе, тоска и смертельная усталость в глазах.
Он сел, облокотясь, за стол, уронил голову на ладони и сказал, не глядя на Аспасию:
— Я ничего не добился. Ничего. Я сам создал эту систему, которую не могут прошибить ни деньги, ни власть. И все мои заслуги ничего не стоят перед законом. Я не знаю, какая фила будет судить тебя и кого из фесмофетов назначат эпистатом на суде. Гермипп не возьмёт свою жалобу обратно. Он речист и нагл. Меня допустят в качестве твоего свидетеля, да ещё Фидия и, может быть, Сократа. На суд тебя поведут скифы и будут всё время при тебе до завершения суда. Суд состоится в назначенное время на холме Ареса, поскольку зал суда не сможет вместить всех желающих поглазеть на тебя и меня... Теперь обсудим, как мы будем вести себя на суде. И всё остальное — если тебя приговорят к изгнанию, если к смертной казни — говорят, будто Гермипп хочет, чтобы тебя побили камнями, — Перикл не сказал «как шлюху и неверную жену», но Аспасия мысленно сама произнесла эти слова, — или к выплате большого штрафа... А если оправдают, — Перикл поднял голову и натянуто улыбнулся, — мы устроим вселенский пир. Тебя оправдают, — быстро заговорил он, словно боялся не успеть, — тебя обязательно оправдают, никто не поверит Гермиппу, этому жалкому стихоплёту. — И вдруг снова уронил голову на руки и заплакал, сдерживая рыдания и задыхаясь.
— Перестань! — приказала Аспасия и уже тише, погладив мужа по голове, заговорила: — Не плачь, не надо. То, что происходит, — это неизбежная борьба. Мы всё время выигрывали в этой борьбе. Но беда, если один раз проиграем. Но я уверена — не проиграем. У нас хватит сил, чтобы и на этот раз победить. Неужели правда против лжи бессильна в нашем прекрасном государстве? Тогда это не то государство, ради которого мы боремся...
— Сократ сказал мне: «Ползай в пыли на коленях перед судьями и рыдай — только так ты спасёшь Аспасию».
— Никогда! — откачнулась и выпрямилась Аспасия. — Нет, нет, никогда! Что за глупость тебе сказал Сократ! Я накажу его. Как у него только язык повернулся: ползай в пыли и рыдай... Чтобы такое да сделал Перикл?! Так унизиться? Никогда, Перикл, никогда! Я отдала тебе жизнь, и я приму смерть ради твоей гордой славы. Ты велик, ты мудр, ты создал великое эллинское государство... Ты уйдёшь из жизни с этой славой, ни разу не споткнувшись. А чтоб в пыли и рыданиях предстать перед неблагодарной толпой — не смей! Или я покончу с собой. До суда. Нет Аспасии, нет суда, нет позора. Я говорю это
— Но другого способа спасти тебя нет, — сказал Перикл, опустив голову ещё ниже, так что кисти рук его оказались на затылке, большие кисти сильного мужчины, привыкшего держать в руках оружие.
— И не надо, — ответила Аспасия.
Утро начиналось плохо — с мороси, с тумана, и ветер был холодный, с северных гор. Перикл всю ночь не спал, Аспасия слышала, как он бродил по дому, она же спала и не спала, поднялась задолго до рассвета, разбудила служанок, приказала готовить горячий сытный завтрак — не брать же было с собой на Ареопаг узелок с едой, хотя многие так и поступят: суд будет длиться с утра до вечера. Сама возилась на кухне, поджаривая лепёшки с сыром и вталкивая в солёные оливки ореховые ядрышки — такие оливки любил есть Перикл, запивая их козьим молоком.
Из дома Перикл и Аспасия вышли вместе. У ворот их уже поджидали два вооружённых скифа, которые должны были сопровождать Аспасию до места суда, до Ареопага. Здесь же их ждали друзья — Гиппократ, Геродот, Сократ, Фидий, Лисикл и Полигнот.
И скифы, и друзья выступили из тумана, как только супруги вышли за ворота, хлопнув калиткой. Их сопровождали двое слуг — они несли с собой раскладные стулья, подстилки под ноги и тёплые плащи для хозяев на тот случай, если задождит, и кувшины с питьём: для Перикла вино, для Аспасии — сладкую медовую воду. Слуги сопровождали и друзей Перикла и Аспасии. Кроме дифров, одежды и питья, они прихватили и съестное: орехи, лепёшки, жареные каштаны, оливки. Слуги Полигнота взяли из дому даже медный котелок с кашей, намереваясь, очевидно, разогреть эту кашу на костре где-нибудь на холме Ареса. Из всех пришедших не было слуг только у Сократа, потому что их у него не было. Сократ сам нёс свёрток с ячменными лепёшками, которые испекла ему накануне Мирто.
— Вот славно, — сказал Сократ, указывая на скифов. — Они нас охраняют, никто на нас не нападёт.
Было ещё рано, время третьих петухов, рассвет едва пробивался сквозь густой туман.
— Хорошая погода! — пробасил, выныривая из тумана, Продик. — Туман и дождь в начале дня — к удаче.
Едва они вышли из переулка на улицу, которая вела к Агоре и к Акрополю, как их догнал Алкивиад, от которого, как все заметили, сильно пахло вином и благовониями, из чего нетрудно было заключить, что он только что покинул пир. Алкивиад крепко обнял и расцеловал свою тётку — он, должно быть, ещё плохо соображал, что перед ним его родственница, а не просто прелестная женщина.
— Хватит, — сделал ему замечание Перикл и обратился к Сократу: — Ты бы, Сократ, взял его себе в ученики: Алкивиад мало что знает из наук, разве что науку владения оружием. Нынешние молодые люди тем только и занимаются, что упражняются в палестрах, а по ночам устраивают попойки. — Перикл сделал паузу, поняв, что говорит с излишним раздражением, что было неуместно, и добавил, обращаясь по-прежнему к Сократу: — Обещай также, что будешь ему наставником, когда меня не станет. Словом, будь его учителем. Я стану тебе платить за это. — Сказав это, Перикл выполнил просьбу Аспасии: минувшим вечером, когда разговор о предстоящем суде был исчерпан, она сказала Периклу, что хотела бы сделать что-нибудь приятное для друзей перед возможным расставанием. «Сократ так беден, что уже целый год носит один и тот же плащ. Хорошо бы назначить ему какое-нибудь достойное содержание. Фидию надо бы для отдыха устроить длительное путешествие — он так много трудится, что может заболеть. Так утверждает Гиппократ. Самому же Гиппократу нужен хороший дом — он ютится у бедных друзей. Софокла надо избавить от службы в казначействе, которой он отдаёт слишком много времени и терпит из-за неё всякие обидные нарекания. Боюсь, как бы и его не привлекли к суду по какому-нибудь обвинению. А между тем он великий поэт. Творцам нужен обеспеченный досуг для творчества. Следует позаботиться об этом. Обещай, Перикл».