Пёрл-Харбор: Ошибка или провокация?

Маслов Михаил Александрович

Документ можно трактовать как угодно, но совершенно невозможно отрицать того, что он был безоговорочно неприемлем для Токио. Прекращение экспансии, трехсторонний договор по Китаю, фактический разрыв со странами «оси». И за что? Максимум в обмен на торговый договор с США. Но это еще не все, стоит пойти на такой шаг, и Имперское правительство вынуждено будет вечно плестись в хвосте у Вашингтона, поскольку полностью поставит свою экономику в зависимость от доброй воли «дядюшки Сэма». Ни один здравомыслящий японский политик не мог пойти на такую сделку по многим причинам, одной из которых, пожалуй ключевой, были сложившиеся, практически тепличные, условия для продолжения агрессии.

И если в Токио принц Коноэ и император еще, возможно, не представляли, какие силки им расставляют, то в Белом доме уже явно не боялись начала войны, там просто оттягивали ее начало. Рузвельт методично создавал систему балансиров и противовесов, прежде всего путем экономических санкций, с одной стороны, и показным желанием договориться — с другой. Но президент не забывал и о демонстрации силы (обычно крайне действенный дипломатический прием): в марте по его приказу эскадра из 4 тяжелых крейсеров и 12 эсминцев посетила с «визитами

доброй воли» о-ва Самоа, Австралию, Новую Зеландию, Таити и Фиджи. Командующий соединением адмирал Д. Ньютон во время расследования трагедии в Пёрл-Харборе показал, что данные ему приказы были высшей степени секретности и отданы устно [397] . Заметим, что данный вояж очень хорошо согласуется с 4-м пунктом меморандума Макколума — маршрут эскадры пролегал фактически по южной границе территориальных вод Японской империи. «Визиты доброй воли» были широко разрекламированы в прессе, особенно австралийской, и не прошли мимо внимания японского правительства. Смысл американских действий был совершенно ясен — Японии демонстрировали коалицию, с которой ей придется столкнуться в случае войны на Тихом океане.

397

IPHA, pt. 26, p. 340.

Перелом

22 июня 1941 г. стал самым трагическим днем в истории России. Он стал днем не только величайшей национальной трагедии, но и днем величайшего национального бессилия. Обороноспособность Советского Союза рушилась с ужасающей быстротой. На гигантском фронте от Балтики до Черного моря опрокидывались дивизии и целые фронты. Здесь было все: и беспримерный героизм защитников Бреста, и повальное дезертирство, тотальная потеря связи и управления войсками, казалось, советская власть расписывается в своей полной неспособности защитить Родину.

Никогда еще со времен Рюрика Русь не сталкивалась с врагом такой силы, никогда еще ее судьба не была поставлена на карту в такой степени. За всю более чем тысячелетнюю историю русского государства враг не был столь беспощаден. Ни половцы и печенеги, ни Батый и Мамай, ни Наполеон и многие другие, с кем приходилось сражаться русским ратям и армиям, не стремились одновременно к полному захвату территории, порабощению народа, уничтожению культурных и национальных традиций, не желали отнять у населения родной язык, святыни и память. Нацистская Германия стремилась именно к этому. Великая Отечественная война недаром получила такое имя. Народы, населявшие Советский Союз, 22 июня вступили в битву не за территорию или политическое устройство, не за вождя или идеологию, ставкой было само их существование.

22 июня 1941 г. вермахт приступил к реализации плана «Барбаросса», гитлеровские войска вторглись на территорию Советского Союза. Как в огромном калейдоскопе, в одночасье, появление нового — Восточного—фронта в корне изменило геополитическую ситуацию в мире. Осталось всего две силы, которые еще не бросили свои гири на чаши величайшей войны в истории человечества. Но 22 июня изменило ситуацию не только в Европе, оно стало «рубежом» в отношениях США и Японии [398] . И если Соединенные Штаты знали, на чьей стороне выступят, то Японская империя, несмотря на явные симпатии к Риму и Берлину, окончательного решения не приняла, а время утекало с неимоверной быстротой.

398

Bisson T.A. Americas Far Eastern Policy — N.Y., 1945, p. 94.

В Вашингтоне важнейшим элементом стратегического мышления в этот период становится предсказание дальнейшего поведения японцев. Большинство аналитиков сходилось на том, что Империя направится на север против СССР. Этого мнения придерживался глава дальневосточного отдела Госдепартамента. Начальник отдела военного планирования штаба ВМС контр-адмирал Тернер стоял на данной точке зрения. Из Китая, от Чан Кайши поступала «достоверная информация» о том, что Токио разорвет пакт о нейтралитете с Москвой и устремится в Сибирь. Достоверность подобных данных и справедливость прогнозов, казалось, подтверждались небывалым ростом Квантунской армии. Япония спешно мобилизовывала новые контингенты резервистов. К июлю количество войск на границе с СССР достигло 850 тысяч человек, против 700-тысячной группировки советских войск.

Умозаключения значительной части американского генералитета тем не менее строились скорее на «кофейной гуще», нежели на анализе объективной реальности. Практически в любой работе, посвященной Пёрл-Харбору или политике Соединенных Штатов в начальный период Второй мировой войны, мы найдем строки о небывалых успехах американской разведки. Успехи действительно были, но значительно более скромные, чем принято считать, в США действительно научились читать дипломатическую переписку Токио, взломали несколько кодов императорских ВМС, могли отслеживать перемещения конкретных кораблей и соединений. Это очень и очень не мало, когда подобная информация правильно систематизируется и адекватно интерпретируется. Исходя из подобных данных можно предсказать, где и когда появится тот или иной корабль, самолет, можно, наконец, с точностью до минуты определить дату начала военных действий. Ключевым в данном вопросе является правильная систематизация, анализ и интерпретация разведывательных данных, но именно этого американским стратегам и не хватало. Разведка в США, как сейчас любят говорить, находилась в стадии системного кризиса. Подробнее о причинах этого кризиса американского разведывательного сообщества речь пойдет ниже в специальной главе настоящего исследования. Сейчас же стоит заострить внимание лишь на том, что политическое и военное руководство страны получало обрывочные данные, которые проливали определенный свет на ситуацию, но не могли прояснить картины в целом.

Рузвельту хватало информации, чтобы понять, что в Токио еще не определились с окончательным выбором. Он наблюдал за колебаниями японцев между северным и южным направлениями

экспансии. Президент был «прикован», обречен на временное бездействие, до тех пор, пока Япония не скажет своего слова. 1 июля 1941 г. он сказал министру внутренних дел Г. Икесу: «Японцы ведут между собой отчаянную борьбу, стараясь решить, куда им нужно прыгнуть — атаковать Россию, атаковать южные моря или сесть на забор и ожидать развития событий, относясь к нам более дружественно. Никто не знает, каким будет избранное направление, но нам страшно важно для контроля над Атлантикой сохранить мир на Тихом океане. У меня просто недостаточно военно-морских сил для того, чтобы действовать на обоих направлениях, — каждый малый эпизод в Тихом океане означает уменьшение числа кораблей в Атлантическом океане» [399] . Перед Рузвельтом по-прежнему стояло много неизвестных, и он вполне справедливо считал, что браться за решение задачи пока рановато. Вдобавок ко всему непосредственная угроза Великобритании ослабла, Гитлер, увлеченный походом на Восток, теперь, вне зависимости от развития плана «Барбаросса», не мог нанести удар по Англии раньше мая 1942 г.

399

Уткин А.И. Дипломатия... С. 164.

Из Вашингтона пристально следили за ходом советско-германской войны. Для Рузвельта было очевидно, что фашистская победа усилит рейх настолько, что перспектива победы англо-американской коалиции станет совершенно призрачной. Худшие опасения подтверждали и многие американские стратеги, они давали СССР «один месяц, и максимум, возможно, три месяца» [400] .

Нашему читателю, воспитанному на идее непобедимости русской армии, на том, что наше Отечество является если не самым сильным в военном отношении, то уж точно входит в тройку лидеров, подобное мнение американских военных образца 1941 г. покажется верхом близорукости, если не глупости. Здесь стоит остановиться немного подробнее. Большинство из нас воспитывалось в сверхдержаве с соответствующей идеологией и пропагандой. Нас приучили думать, что сильнее нашей страны нет и никогда не было. Но это не так. СССР в 1941 г. сверхдержавой не был. Более того, в мировой военной иерархии он занимал далеко не передовые позиции. Репутация русского оружия была крайне низкой — к тому были причины. За последние сто лет (к 1941 г.) Россия проиграла четыре из семи войн (крымская война, русско-японская, Первая мировая, советско-польская). С победоносными же войнами ситуация обстояла не лучше. Русско-турецкая война 1877—1878 гг. велась с заведомо более слабым противником, показала неспособность значительной части русского генералитета командовать и в целом особой славы не принесла. Закончилась же она Берлинским конгрессом — позором русской дипломатии. Следующий в хронологическом порядке успешный для нашей страны военный конфликт — столкновения с японской армией на о. Хасан и р. Халхин-Гол — действительно может быть вписан золотыми буквами на скрижали отечественной боевой славы. Третья—советско-финская война, конечно, закончилась победой СССР, но ценой таких жертв, что ее скорее можно отнести к поражениям. Подведем итог: четыре позорных поражения, одна чистая победа и две победы по очкам — не впечатляющий результат. К сведению, Соединенные Штаты, фактически не имевшие военных традиций и армии, за тот же период разгромили Мексику, наголову разбили Испанию и стали одним из победителей в Первой мировой войне. Говорить об Англии или Франции в данных условиях вообще не приходится.

400

The White House Papers of Harry L. Hopkins. An Intimate History, of Robert E. Sherwood. — London, 1949, V. 3, p. 303.

Итак, СССР не был сверхдержавой. Советский Союз продолжал оставаться во многих отношениях аграрной страной, импортировавшей продукцию тяжелого машиностроения. В военном отношении его оценивали крайне низко, а, учитывая чистку в армии 1937—1938 гг., многие военные аналитики мира вообще списали его со счетов как силу. После блестящих успехов вермахта в Польше, Норвегии, Дании и Франции (последняя действительно была сверхдержавой, а в военном плане считалась сильнейшей) шансы СССР выглядели плачевно. Неудивительно, что большинство военных и политиков в США и Великобритании давали Москве один — три месяца. Рузвельт воспринимал ситуацию несколько иначе, вполне предполагая возможность того, что СССР продержится до октября. Далее природные условия сделают активные военные действия невозможными, и Советский Союз гарантированно протянет до весны — лета 1942 г. Если столкновение между Россией и Германией пойдет по этому сценарию, то вполне вероятны некоторые геополитические изменения, теперь уже в пользу США. Но Рузвельт, с его непонятным для многих русофильством, оказался не самым большим радикалом. Военный министр Стимсон предложил президенту немедленно вступить в войну: «Нам нужно действовать быстро и преодолеть первоначальные трудности, прежде чем Германия высвободит ноги из русской трясины» [401] . Видимо, этот призыв попал на благодатную почву, ведь основную задачу Рузвельт видел в уничтожении нацизма: «Мы должны уничтожить Гитлера, — говорил президент, — или он уничтожит нас» [402] . Но спешить он не собирался, следовало выждать, по крайней мере, до осени, когда ситуация прояснится. В то же время президент понимал, что необходимо помогать Москве (пусть Гитлер завязнет окончательно) и не допустить удара в спину — удержать Японию от нападения на дальневосточные советские территории. Ему необходимо было балансировать на краю пропасти, временно сохраняя мир на Тихом океане.

401

Цит. по: Яковлев Н.Н. Франклин Делано Рузвельт... С. 429.

402

Цит. по: Тавровская Г.М. К вопросу о создании антигитлеровской коалиции// ВИ, 1957. № 12. С. 79.