Перловый суп
Шрифт:
Отдых
При советской власти почему-то всегда существовала проблема, как отдыхать. Недаром же в Москве был даже специальный Институт труда и отдыха.
В Тольятти появилось капиталистическое предприятие, первое в советских условиях, которым занимался мой друг Володя Кривошеев. Там был штамповочный цех с чудовищным ритмом работы. Приходилось даже использовать хоккейный прием: так как один человек не был в состоянии беспрерывно работать на штампе (всего их было пять), поэтому сначала два человека работало на всех
Но проблема была, прежде всего, в том, что отдыхать качественно во время перерыва люди не могли. Потому что они не могли переключиться, продолжали думать о производстве.
Для решения этой проблемы что только не придумывали! Например, организовали тир, в котором рабочие должны были сидеть на велосипеде, крутить педали и стрелять. И чем быстрее крутишь педали, тем медленнее двигается мишень.
Но заставить людей крутить педали оказалось невозможно! В этот короткий перерыв они даже кушать не могли, потому что от усталости не хотели. И воскресения им не хватало для отдыха от работы! Поэтому все сводилось к одному — к водке.
Долго искали разные способы, возводя санатории и дома отдыха. Но это все никак не срабатывало...
А я сказал Кривошееву, что никакой проблемы вообще не вижу! Предложил сделать так: за три минуты до начала обеденного перерыва распахиваются двери и шесть абсолютно голых девиц медленно проходят по цеху. И исчезают. Я уверен: после этого в одну секунду все мужики забудут о работе! Переключение мгновенное!
Кривошеев посчитал эту идею гениальной, и физиологически и психологически правильной.
Надеюсь, движется к воплощению.
Очередь
Разговаривал как-то с одной белорусской бизнесменшей, которая находилась под следствием.
Когда ее пришли арестовывать, она впала в ярость и укусила сначала за ухо, а потом за горло милиционера. За это ее скрутили и отвезли в «дурку». Там ее привязали к кровати, а когда она успокоилась, ее высвободили и разрешили сходить в туалет.
Подходит она к туалету и видит, что в кабинку дверь открыта, а перед кабинкой стоит женщина, но не заходит. Моя героиня ждала пять, десять, пятнадцать минут, и когда ей стало уже совсем невмоготу, решилась спросить:
— Женщина, почему вы не заходите?
— Жду свою очередь.
— Так ведь в туалете нет никого!
— А я за хлебом стою.
Пиздобол
Когда я отводил своего четырехлетнего сына в сад, он вдруг спросил:
— Папа, а кто такой пиздобол?
Я, зная кое-что о педагогике, решил не заострять на этом слове внимание и быстро ответил сыну первое, что пришло мне на ум:
— В древности люди такие ездили на лошадях с копьями. А сейчас это слово уже не употребляется, потому что нет уже таких людей.
Тем
Я бросил все дела и помчался в сад.
Оказалось, что в нашем образцово-показательном садике проходил городской конкурс по лепке, было даже приглашено республиканское телевидение. Дети с удовольствием перечисляли перед камерой, кого они будут лепить: котика, лошадку, грибочек. Кто-то с заявками «посерьезнее» — мушкетера, гусара, Суворова. Дошла очередь и до моего сына:
— А я, — говорит, — буду лепить пиздобола.
Прихожу я утром в парикмахерскую
Прихожу я утром в парикмахерскую. А она закрыта. Я постучался. Открывает пожилая, полная, на вид добрая женщина, вообще не похожая на парикмахершу.
— А я, — говорит, — выходила и дверь закрыла.
Я подумал: «Как же она выходила, если дверь закрыта изнутри?»
Ну да ладно, сел. Она спрашивает:
— Немножко подкоротим?
— Да, знаете, чуть-чуть подкоротим, примерно на треть.
Она берет машинку и «вжик»!
— Что вы делаете? — аж вскрикиваю я.
— Вы ж сказали треть оставить!
— Я сказал треть убрать! Но то, что вы оставили, это все равно меньше трети!
Она так грустно:
— А! Значит, я вас не поняла...
— Ну, ничего, — говорю, — лето, ладно...
— Что значит: «Ничего»! — уже немного агрессивно. — Я виновата!
— Да что уж там, виноваты — не виноваты...
Но она не останавливается:
— Понимаете, вам вообще надо иметь своего парикмахера, к которому вы будете постоянно ходить. И тогда у вас не будет никаких претензий.
— А у меня нет никаких претензий.
Она вроде бы успокоилась.
— Бороду будем?
— Да, будем.
Она продолжает водить машинкой по голове, и вдруг опять:
— Что значит, у вас нет претензий? Я же виновата! Понимаете, каждому ведь нужно свое. Сейчас все носят-то коротко, а вам, видите, длинно надо. Вы сказали, но я не поняла.
— Хорошо, хорошо, не переживайте.
— Хм, — она и стричь перестала, руки в боки. — Что значит «хорошо-хорошо»! И так вот каждый придет, и каждому надо угодить, и к каждому надо подстроиться! Знаете, получается, что если я не могу подстроиться, то мне здесь вообще делать нечего!
— Да оставьте вы уже эти разговоры, давайте стричься!
Но через некоторое время, глядя на свое отражение, я не вытерпел:
— Я вас просил убрать треть. Вы мне оставили меньше трети, но продолжаете состригать. Прекратите. Только подравняйте слева. Уберите столько же, сколько убрали справа.
— Вот и будет, как я вам говорила, коротко! Как все сейчас носят!
Я молчу.
— Ну да, я виновата! Так я, в отличие от других, это и признаю! А вы на мое место встаньте — одному укороти так, другому укороти так... Был бы у вас свой этот самый...мастер. Вот вы сюда ходили раньше?