Пернатый змей
Шрифт:
— Очень статный парень, тот, что задержал нашу лодку. Что, кстати, ему было нужно? — спросил Виллиерс.
— Ничего! — отрезала Кэт.
Они выплывали мимо раздавшихся желто-глинистых окаменевших берегов, по набегавшей мелкой ряби, на простор озерного белого света. С востока подул ветерок разошедшегося утра, и поверхность неглубокой, прозрачной, сероватой воды пришла в движение. Она была рядом, можно коснуться рукой. Ближе к открытой воде осторожно выступили вперед большие квадратные паруса, а за бледной, цвета буйволовой кожи, пустыней воды голубели далекие четко очерченные силуэты холмов на противоположном берегу, бледно-голубых из-за многомильного расстояния и, тем не менее, отчетливо видимых.
— Теперь
Он ритмично греб, умиротворенно погружая весла в подернутую мелкой рябью и белесую, как сперма, воду. И в первый раз Кэт почувствовала, что ей открылась тайна индейцев, необыкновенная и непостижимая нежность между сциллой и харибдой насилия; маленькое висящее в воздухе совершенное тельце птицы, машущей в своем полете крыльями: крылом грома и крылом молнии и ночи. Но посредине между светом дня и чернотой ночи, между вспышкой молнии и ударом грома парит оно, спокойное, мягкое тельце птицы, вечно. Тайна вечерней звезды, сияющей безмолвно и далеко между солнцем, изливающим пламя, и бескрайней кипящей пустотой поглощающей ночи. Великолепие наблюдающей внимательно утренней звезды, что смотрит с высоты между ночью и днем, блещущий ключ к двум противоположностям.
Такого рода хрупкая, невинная взаимная симпатия, почувствовала она, возникла между нею и лодочником, между нею и молодым мужчиной, разговаривавшим с нею, стоя в воде. И она не желала, чтобы Виллиерс разрушил ее своими американскими шуточками.
Послышался плеск воды, разбивающейся обо что-то. Лодочник показал на canoa, индейскую лодку с парусом, накренившись, лежавшую на мели у берега. Стихший ветер оставил ее здесь, и теперь она должна была ждать, пока ветер не станет крепче и не поднимется вода. Появилась другая лодка, осторожно пробиравшаяся между отмелей к истоку реки. Она выше своих черных долбленых бортов была нагружена petates, индейскими тростниковыми циновками. Босые индейцы в высоко закатанных широких белых патанах и рубахах, распахнутых на бронзовой груди, отталкиваясь шестами от мелей, начавших скрываться под водой, вели лодку, то и дело мелко, как птицы, дергая головой, чтобы не свалились их огромные шляпы.
За лодками, ближе к озеру, виднелись камни, которые обнажила отступившая вода, и силуэты необычных, похожих на пеликанов, неподвижно стоящих птиц.
Они вошли в бухточку и приближались к гостинице. Она стояла на запекшемся берегу, над бледно-коричневой водой — длинное низкое здание среди нежной зелени банановых и перечных деревьев. Берег во все стороны был белесый и омертвело сухой, сухой до омертвелости, и на невысоких холмах потусторонне темнели колонны кактусов.
Виднелась обвалившаяся пристань, подальше — лодочный сарай, кто-то в белых фланелевых брюках стоял на грудах кирпича, оставшихся от пристани. На гладкой воде, как пробки, качались утки и какие-то черные водяные птицы. Дно было каменистое. Лодочник неожиданно притормозил и развернул лодку. Закатал рукав и, перегнувшись через борт, стал шарить по дну. Быстрым движением подхватил что-то и выпрямился. На его светлой ладони лежал маленький глиняный горшочек, покрытый коркой отложений.
— Что это? — спросила она.
— Ollita [50] богов, — сказал он. — Древних мертвых богов. Возьмите, сеньорита.
— Позволь мне купить его.
— Нет, сеньорита. Он ваш, — ответил лодочник с тем чувством оскорбленной мужской гордости, которое иногда мгновенно вспыхивает в индейце.
Горшочек был грубоватой работы, неровный и шершавый.
— Смотрите! — лодочник взял горшочек, перевернул его, и она увидела глаза и уши торчком.
— Кошка! — воскликнула она. — Это кошка.
50
Горшочек (исп.).
— Или
— Койот!
— Дайте-ка взглянуть! — попросил Виллиерс. — О, ужасно интересно! Думаешь, он старинный?
— Он старинный? — спросила Кэт.
— Времен древних богов, — ответил лодочник и, вдруг улыбнувшись, добавил: — Мертвые боги не едят много риса, им нужны только маленькие горшочки, пока они — кости под водой. — И посмотрел ей в глаза.
— Пока они кости? — повторила она. Но тут поняла, что он имеет в виду скелеты бессмертных богов.
Они поравнялись с пристанью или, верней, с грудами кирпича, оставшимися от того, что когда-то было пристанью. Лодочник прыгнул в воду и крепко держал лодку, пока Кэт и Виллиерс выбирались на берег. Потом вскарабкался и сам, неся их багаж.
Подошли мужчина в белых брюках и с ним слуга. Это был хозяин гостиницы. Кэт расплатилась с лодочником.
— Adios [51] , сеньорита! Может, встретите Кецалькоатля.
— Да! — крикнула она. — До свиданья!
Они поднялись по склону между лохматыми банановыми деревьями, чьи потрепанные листья успокаивающе шелестели над головой под легким ветром. Висели грозди зеленых плодов, изгибающихся вверх, к пурпурному бутону.
Подошел немец хозяин: молодой сорокалетний мужчина с голубыми глазами, тусклыми и холодными за стеклами очков, хотя булавочные зрачки пронзали прибывших. Явно немец, много лет проживший в Мексике — в уединенных местах. Напряженный взгляд, отражающий страх души — не физический страх — и поражение, взгляд, свойственный европейцам, которые долго противостояли не сломленному духу места! Но воля уступила место поражению в душе.
51
Прощайте! (исп.)
Он показал Кэт ее комнату в недостроенном крыле и заказал завтрак. Гостиница представляла собой старый низкий фермерский дом с верандой — здесь находились столовая, гостиная, кухня и офис. Еще было двухэтажное новое крыло с ванной комнатой на каждые две спальни, и, верх нелепости, почти современного вида.
Однако новое крыло было не достроено и находилось в таком состоянии лет двенадцать или больше — работы прекратились с бегством Порфирио Диаса. Теперь, возможно, они уже никогда не возобновятся.
Такова Мексика. Сколь претенциозными и современными ни были бы постройки — за пределами столицы, — они разрушены или сгнили, или не закончены, лишь ржавый костяк торчит.
Кэт вымыла руки и спустилась к завтраку. Перед длинной верандой старого фермерского дома лучами зеленого света простирали ветви зеленые перечные деревья, а среди розоватых их плодов мелькали маленькие пурпурные кардиналы с похожими на бутоны мака дерзкими горящими головками, прикрывая коричневыми крылышками вызывающий цвет своего наряда. В ярком солнце с заведенностью механизма тянулась вереница гусей в сторону вечного колыхания бледного, цвета земли, озера за береговыми камнями.
Необычен был дух этого места: каменистого, неприветливого, разоренного, с округлыми суровыми холмами и рифлеными столбами кактусов за старым домом, с древней дорогой, тонущей в глубокой древней пыли. С примесью тайны и жестокости, каменного страха и бесконечной, мучительной печали.
Кэт ждала, умирая от голода, и была обрадована, когда мексиканец в одной рубахе, без пиджака и в залатанных штанах принес ей яйца и кофе.
Мексиканец был нем, как все вокруг, даже самые камни и вода. Только те маки с крылышками, кардиналы, наслаждались жизнью — невероятные птицы.