Пернатый змей
Шрифт:
Ну а смуглолицые американские аборигены с их странным спокойным пламенем жизни над тьмой бездны — они тоже не имеют сердцевины и вращаются в обратном направлении, как столь многие белые сегодня?
Странный спокойный огонь отваги в черных мексиканских глазах. Но все же он исходит не из основы, не из сердцевины, коя есть живая душа человека.
И все попытки белых людей войти в решающий клинч с душой смуглых людей Мексики кончались только одним — поражением белого человека. В борьбе со стоячим, темным болотом индейца белый человек в конце концов терпит поражение; терпит поражение, несмотря
Мексика! Огромная, устремляющаяся к югу, засушливая, неукрощенная страна, с красивыми церквами в каждом пейзаже, возникающими словно из ниоткуда. Пейзаж революционной разрухи с церквами на последнем издыхании, чьи купола как пузыри, готовые лопнуть, чьи шпили и башни как дрожащие пагоды несуществующего народа. Пестрые церкви, как призраки, высятся над хижинами и тростниковыми лачугами индейцев в ожидании, что их смахнут за ненадобностью.
И величественные разрушенные гасиенды с разбитыми дорогами, что обсажены деревьями и ведут к их уничтоженному великолепию.
И города Мексики, крупные и малые, созданные воображением испанцев, возникшие из ничто. Камни живут и умирают вместе с духом строителей. А в Мексике дух испанцев умирает, и вместе с ним умирает сам камень построек. Индейцы вновь занимают центр plazas, и пустые испанские здания с печатью невыразимой усталости на шелушащихся фасадах стоят вокруг, словно в крайнем изнеможении.
Покоренная раса! Кортес пришел сюда со своей железной пятой и железной волей, завоеватель. Но завоеванная раса, если она не впитала новую вдохновляющую идею, медленно высасывает кровь из завоевателей в безмолвии чуждой ночи и чужой давящей воли, не ведающей надежды. И вот ныне раса завоевателей в Мексике — податлива и бесхребетна, дети плачут в беспомощной безнадежности.
Не в континенте ли с его мрачным отрицанием причина?
Кэт не могла смотреть на каменные изваяния в Национальном музее в Мехико без чувства подавленности и ужаса. Змеи, свернувшиеся кольцами, напоминая экскременты, змеи с клыками и перьями, каких не увидишь в самом страшном кошмаре. И так со всеми экспонатами.
Массивные пирамиды Сан-Хуан Теотиуакан, Дом Кецалькоатля, обвитые кольцами змея всех змей, его громадные клыки и сегодня белы и целы, как в те забытые столетия, когда жили его строители. Он не умер. Он дальше от смерти, чем испанские церкви, этот дракон ужаса Мексики, стиснувший ее в тяжелых объятиях.
Чолула с ее храмом, в котором находился жертвенник! Та же массивность и то же невыразимое ощущение громадного веса и давящей тяжести плосковерхой пирамиды. Давящей тяжести и угрюмости. И огромная рыночная площадь, по-прежнему стынущая в ужасе и гипнозе.
Милта, расположенная у подножия гор, в выжженной солнцем долине, по которой бешеный ветер носит пыль и мертвые души исчезнувшего народа. Покрытые каменной резьбой дворцы Милты, суровые, остроугольные, путаные, гипнотизируют, внушают страх и отвращение. Суровая, квадратная, с острыми гранями, режущая, зигзагообразная Милта — как непрерывные удары каменного топора. Ни мягкости, ни изящества, ни очарования.
Америка, лишенная очарования! Красивая суровой, жестокой красотой, может, ты в вечном ожидании мгновения, когда сможешь нанести смертельный удар? И твоя вечная жертва — весь мир?
В ожидании, когда мир позволит закласть себя?
Но пока! Пока! Нежные голоса мексиканцев. Голоса мальчишек, как щебет птиц на деревьях, окружающих plaza Теуакана{23}! Тихое прикосновение, разлитая в воздухе нежность. Может, это спокойное прикосновение смуглых пальцев смерти и музыка близкой смерти в их голосах?
Она снова подумала над тем, что сказал ей дон Рамон.
«Они давят на тебя! Мексика давит, ее люди давят, как огромная тяжесть! Но, возможно, они давят на тебя так же, как земное тяготение, чтобы ты мог стоять на ногах. Возможно, они втягивают тебя, как земля втягивает корни деревьев, чтобы крепко обхватить в глубине почвы. Люди по-прежнему часть Древа Жизни, и корни уходят глубоко к центру земли. Сорванные листья и аэропланы несутся с ветром, и это они называют свободой. Но у Древа Жизни незыблемые, глубокие, цепкие корни.
Возможно, ты нуждаешься в том, чтобы тебя вдавливали в землю, глубже и глубже, пока вновь не пустишь корни в глубине. Тогда они смогут напитаться соком и листья вновь потянутся к небу — позже.
И для меня люди в Мексике подобны деревьям, лесам, которые белые вырубили, придя на эту землю. Но корни остались в глубине, они живы и вечно дают новые ростки.
И каждый новый появляющийся росток разрушает испанскую церковь или американскую фабрику. И скоро вновь поднимется темный лес и стряхнет испанские постройки с лица Америки.
Все, что имеет для меня значение, это корни, которые уходят глубже всякого разрушения. Корни и жизнь находятся там. Все, что еще нужно, — это слово, чтобы лес начал вновь расти. И кто-то среди людей должен сказать это слово».
Необыкновенный, как в Судный день, звук человеческих слов! Но, несмотря на то, что сердце сжималось от рокового предчувствия, она пока не уедет. Какое-то время еще побудет в Мексике.
Глава V
Озеро
Оуэн уехал, Виллиерс задержался на несколько дней, чтобы сопровождать Кэт в поездке на озеро. Если ей там понравится и получится подыскать подходящее жилье, то в дальнейшем он ей не понадобится. У нее было достаточно знакомых в Мехико и Гвадалахаре, чтобы не остаться в одиночестве. Но путешествовать одной по этой стране она все еще побаивалась.
Ей хотелось уехать из города. Новый президент пришел к власти довольно мирно, но было отвратительное ощущение, что низы обнаглели, вся грязь со дна поднималась наверх. Кэт не страдала снобизмом. Ей было все равно, к какому слою общества мужчина или женщина принадлежит. Но ничтожество, низость она ненавидела. Ненавидела неудачников. Шелудивые, завистливые и злобные, как бродячие псы, некоторые бешеные. Ах нет, надо защищаться от неудачников, как от бродячих псов, злобно рычащих, с желтыми клыками.