Пером и шпагой (др. изд.)
Шрифт:
А что мог поделать сейчас канцлер? Да ничего, ибо Россия уже развернула штыки на Пруссию. И тогда старый хапуга, словно избалованный кот, вдруг переменивший хозяина, стал тереться вокруг графа Эстергази. Бестужев только что не мурлыкал, но по его изогнутой спине было видно, чего он добивается от австрияков. И просил-то канцлер на этот раз сущую ерунду – всего 12 000 в червонцах (золотом, конечно).
Дали? Нет, не дали.
Дуглас таился по особнякам русской знати. Шереметевы, Чернышевы, Шуваловы, Бутурлины, Нарышкины – все приглашали
Зато никого не принимали так хорошо, как Понятовского. Секретарь Вильямса быстро освоился со своим положением, а любовь Екатерины придавала ему особую привлекательность в глазах общества. Об этой любви уже знали – даже в Берлине.
Однако Понятовский очень не нравился императрице Елизавете, которая называла его не иначе, как… «партизан» (очевидно, за лихие набеги на Ораниенбаум). Шувалову она сказала:
– Странных «англичан» находит для себя Вильямс. А матка его – из Чарторыжских? Тоже, видать, хороша курвища. Нешто моя невестка из русских никого не могла выбрать? Погляди-ка, Ванюша, как резво пляшет князь Канчуков… Разве же плох? Ай, да князь!..
Екатерина же в это время переживала пору страстной любви, какой не знала раньше. В ослеплении своем ничего не желала видеть, кроме красивого поляка.
О-о, пусть попробуют отнять у нее эту любовь… Гнев будет страшен, непоправим! Узы этой любви держались в руках британской политики, шагавшей по Европе в обнимку с планами Пруссии. Отсюда был один шаг до предательства, и Вильямс терпеливо выжидал, когда этот шаг будет сделан. Он был практик и держал любовь Екатерины на своей ладони, словно взвешивая ее.
Однако хитрый Вильямс видел в ней только женщину – он проморгал в Екатерине политика! Вильямс поначалу не подозревал, что любовь – совсем не главное в жизни великой княгини. Даже среди безумств любви Екатерина оставалась твердой и последовательной. Она всегда знала, что ей нужно, – в этом была ее сила!
Ох, как умела рисковать эта женщина! На очередном маскараде при дворе, когда Вильямс устало уединился от танцующих, прямо в ухо ему прозвучал чей-то приглушенный шепот:
– Помогите мне занять русский престол, и я вас утешу…
Посол вздрогнул. Перед ним стоял арлекин в пестром домино. В прорези маски сверкали жадные молодые глаза – глаза Екатерины.
– Вы слышали, посол? Я сказала, что вас утешу…
– Вы слишком откровенны, – отвечал Вильямс. – А на каждом моем ухе, словно серьги, болтаются шпионы императрицы!
В испуге он бежал с куртага. Но едва вернулся в посольство, как Лев Нарышкин передал ему записочку от великой княгини. Вернее – план государственного переворота, едва только Елизавету постигнет очередной приступ болезни. Вильямс понял, что у Екатерины все уже готово. Она подсчитывала: сколько нужно солдат, какая сигнализация, кого сразу арестовать, когда и где принимать присягу. «Как друг, – заканчивала Екатерина, – исправьте и предпишите мне то, чего недостает в моих соображениях».
Вильямс
– Быть беде… быть, быть, – охала императрица. – Комета – смерть моя! Господи, неужто к себе меня отзываешь?..
Здоровье ее действительно пошатнулось, и Вильямс поспешил обрадовать Екатерину:
– У кого вода поднялась в нижнюю часть живота, тот уже человек обреченный. Ваши шансы растут…
Английское золото теперь звенящим потоком ринулось в покои великой княгини. Екатерина играла, как загулявший поручик гвардии, получивший сказочное наследство. Ела второпях. Недосыпала. Даже любовные цидулки и те писала на карточных рубашках. Долги лиходейки быстро росли, но денег все равно не хватало.
– Мне уже неудобно обращаться к вам, – говорила Екатерина Вильямсу, но все же обращалась…
Издалека – через шпионов – Фридрих пристально следил за событиями при «молодом дворе». Вильямс действовал по указке короля, завершая отрыв «молодых» от двора Елизаветы; теперь Екатерина заодно с мужем должна была служить Фридриху.
И в этот момент у нее, рвавшейся к русскому престолу, вдруг появился враг. Враг ее любви… Шевалье де Еон прибыл морем в Петербург, и Екатерина при встрече с ним говорила о лошадях. Она знала лошадей и любила их. Под конец она воскликнула:
– Нет ни одной женщины в мире смелее меня! Я вся полна необузданной отваги…
Вот что записал в этот день де Еон в своем альбоме:
«У нее блестящие глаза – глаза дикого животного; лоб высокий, и, если не ошибаюсь, на нем начертано долгое и страшное будущее… Она приветлива, но когда подходит ко мне, я в безотчетном движении отступаю назад: она наводит на меня страх…»
Екатерина же в этот день никаких записей не делала. Вернулась к себе радостно взволнованная. Сегодня императрица опять не вышла к столу – ей плохо, а комета летит и летит по небу.
Шевалье в петербурге
Вот теперь нам исторически точно известно, что де Еон прибыл в Петербург, и не в женском, а в мужском одеянии.
Английский жеребец стучал копытами в палубу, гнусаво блеял меринос и дружно лаяли семнадцать датских догов. Вся эта живность плыла морем в подарок великому князю Петру Федоровичу. Капитан утопил в море компас, был пьян и спал у ржавой пушки. В таком состоянии, потрепанный штормом, корабль вошел в Неву.
– Впрочем, – рассказывал о себе де Еон, – я приехал бодр и свеж, словно прогулялся не далее Сен-Клу. Кавалер Дуглас, видя, как я схожу на берег со шпагой на боку и шляпой под локтем, в белых чулках и напудренном парике, подумал, наверное, что перед ним парижский жентильом, только что сошедший с галиота возле Пон-Рояля, чтобы прокатиться по Тюильри!..