Пером и шпагой (др. изд.)
Шрифт:
Дуглас сразу впряг его в работу, – шла подготовка «бабьего союза», – для борьбы с Фридрихом надо было сдружить таких разных женщин, как Елизавета, Мария Терезия и маркиза Помпадур (явно заменявшая Людовика)…
Де Еон незаметно вкрался в доверие к вице-канцлеру.
– Да будет вам известно, – говорил он Воронцову, – что время от времени я бросаю перо и хватаюсь за шпагу. Не мне судить, Аполлон или Марс сильнее. Но министр Рулье, при отправлении моем в Петербург, советовал мне предложить свои услуги фехтовального мастера великому князю Петру Федоровичу… Пусть, соперничая с французом, великий князь расположит свое сердце к рыцарской Франции!
Вице-канцлер
– Вы плохо осведомлены о симпатиях великого князя. Если бы вы привезли ему одну пуговицу с мундира прусского солдата, ударили бы дробь на барабане и распили с ним пива, – о, тогда, уверяю вас, вы стали бы его другом…
Дуглас, трясясь над каждой копейкой, своего стола от жадности не заводил, таскал де Еона за собой по домам вельмож, где они и нахлебничали. Вскоре де Еон сделался незаменимым на всех попойках. Пил он в это время много – гораздо больше, чем ожидали от человека с внешностью девушки. Но так как рядом с ним мужественно напивались женщины, то на это никто не обращал внимания.
В Аничковом дворце случилось быть на попойке у отставного фаворита Разумовского, которого любила когда-то Елизавета, – так любила, что патриарху в Константинополь даже написала: дозволь, родимый, Лешеньке моему в постные дни мясцо кушать, и разрешил патриарх: ешь! Обнаглел экс-фаворит настолько, что в исподнем гостей встречал. А жены гостей его загодя по церквам свечки ставили, чтобы вернулись их мужья от Разумовского живы, не до смерти покалечены.
Здесь же, в Аничковом дворце, де Еон встретил и Понятовского. Поляк был действительно очарователен: какие мохнатые ресницы, какие жесты и томный голос; как небрежно и красиво сбрасывает он плащ. Медали и движение комет, нумизматика и обломки древности, Макиавелли и декорации Валериани – Понятовский обо всем имел суждение. Но это был неглубокий ум, и де Еон понял, что перед ним просто хороший начетчик с прекрасной памятью. И не отказал себе в удовольствии съязвить:
– Ваш ум напоминает мне каботажное плавание. – За столом притихли гости. – Да, – продолжил де Еон, – вы плаваете лишь вблизи берегов, но страшитесь выплывать над пучинами.
Понятовский вспыхнул, и румянец еще более украсил его:
– Если бы мне заявил это Вольтер…
– Вам это заявил человек, заслуживший похвалы Вольтера! – опередил его де Еон, но, чтобы избежать скандала, столь невыгодного сейчас, он покинул попойку…
Слава его пера до Петербурга еще не докатилась, и свои книги де Еон обнаружил только в кабинете Ивана Шувалова. «Ночной император» России был человеком странным: он разломал медаль, выбитую в его честь, он отказался от графского титула, он хлопотал об открытии гимназий, он строил Академию художеств, но известный Чуди-Люсси-Пютланж печатал в «Литературном хамелеоне» статьи Шувалова о… философском камне.
И потешался меценат побоищем двух славных гладиаторов – Сумарокова и Ломоносова! Резкая тень и резкий свет.
Де Еон же приглянулся Шувалову тем, что, как истый бургундец, не мог испытывать отвращения к вину. Ни днем, ни ночью! Шувалов успокоился, когда свалил кавалера под стол русским зверобоем, настоянным на порохе. А однажды на половине фаворита, в домашнем затрапезе, появилась Елизавета, и де Еон понравился императрице больше Дугласа. Воронцов, теперь Дугласа только выслушивал, но совещался больше с де Еоном, и звезда иезуита, еще не успев разгореться, уже погасала. Стоило ему открыть рот, как решительно выступал де Еон:
– Мой коллега,
Шувалова издавна занимали связи с Вольтером. Россия не имела еще своей истории царствования Петра I, и Елизавета, как «дщерь Петрова», поощряла своего любимца в этом занятии. Именно в эти дни русский двор отпустил Вольтеру 50 000 чистым золотом за написание книги о преобразователе Отечества. Это было очень кстати сейчас, на острие войны, – привлечь внимание Европы к государственным задачам России, и Петербург покупал через Вольтера лучшее по тем временам перо мира. [8]
8
Вольтер не оправдал надежд: его история Петра I – это скорее высокопарная сказка, нежели историческое исследование.
Шувалов велел допустить де Еона до русских архивов. Чиновники снимали для Вольтера копии с петровских документов. Русская история поразила де Еона своей закономерностью в развитии интересов государственности. Атташе еще не определил к ней своего отношения, но решил заняться ею – на досуге.
Однажды ночью брызнули из рам стекла, дунуло ветром, и три выстрела подряд разорвали тишину. Де Еон повалил свечи, сдернул со стула Дугласа. Позже они вынули из своих подушек три громадные, еще горячие пули.
– Это в меня! – колотило Дугласа. – Вильямс… в меня!
– Вы ошиблись и здесь, мой почтенный падре.
Не забывайте: вы только швейцар при дверях во французский ресторан, а стряпать на дипломатической кухне приходится мне…
Покушение на французов не осталось загадкой истории, и позже планы убийства миссии были обнаружены, как и следовало ожидать, в бумагах канцлера Бестужева-Рюмина.
Потом у них болели животы – они стали бояться отравления. Дипломаты запаслись в аптеке куском мышьяка. Каждое утро натощак де Еон с Дугласом скорбно лизали его по очереди. К концу переговоров в Петербурге они с трех лизаний дошли до сорока, делая себя невосприимчивыми к ядам. Тогда к подобному способу прибегали многие, искушаемые в тайнах секретной политики!
Исподволь де Еон начал копать яму под секретаря английского посольства – прекрасного Пяста.
– Зачем вам это нужно? – испугался Дуглас.
– Понятовский раздвинул свою постель на всю Европу. Именно через него тянется цепочка преступлений до Лондона и Берлина!
– Бросьте, – волновался Дуглас. – Куда вы пишете?
– Я пишу в Варшаву. Там послом от Версаля человек огня и железа – граф Брольи, пусть он вмешается в это дело…
Дуглас выхватил бумагу из-под руки де Еона:
– Вы не знаете Екатерины! Она не простит нам этого…
– Защищайся, негодяй! – И кончик шпаги уперся в кадык. – Ты осмелился назвать меня болваном?
– Я не говорил этого… клянусь! – шептал Дуглас.
– Нет, вы говорили…
Кое-как поладили. Де Еон связался с Варшавой, откуда в отозвании Понятовского его поддержал граф Брольи. Как выяснилось, Понятовский уже побывал в сарданапаловых объятиях сэра Вильямса, и де Еон стал трезвонить этой новостью по Петербургу.
Случилась тут поездка в Кронштадт, где было обильное возлияние. Понятовский спьяна сам ускорил свое падение. За столом он стал бранить польско-саксонского короля Августа III и его канцлера Брюля: