Перс
Шрифт:
Отец Гюзель, Магомед-ага, замучил Керри своими приходами на аэродром. Он хочет, чтобы многие видели, как он может помыкать американцем. Возвращаясь домой, он непременно показывает деньги и рассказывает соседям, как он расправился с этим янки, который собирается жениться на его дочери. Бедный отец! Он не знает, что Керри только вежлив, что Керри никого не боится. Как потомственный военный, который в походах против русских управлял огромными кораблями, может бояться ничтожного малограмотного азиата?
Завтра они едут на нахалстрой к отцу. Керри хочет поговорить с ним на его территории. Керри хочет предложить ему решить вопрос окончательно. Для нее завтра — как свадьба.
Город заканчивается
Керри достает фотоаппарат, начинает фотографировать разбитые в пух и прах автомобили. Некоторые из них на ходу, но многие используются как сараи, лари для хранения вещей — велосипедных ободьев, строительных касок, разодранных матрасов, заржавленных швейных машинок; замочки серьгами висят в приваренных петлях.
Пересекают дорогу и входят в залитое зноем безбрежье нахалстроя. Здесь нет ни улиц, ни нумерации домов, здесь выход отыскать так же сложно, как и в муравейнике; на несколько километров округи единственный ориентир — водоразборная колонна, в сторону которой как-то умудряются выстроиться проулки. Не прошли они и нескольких шагов, как оказались окружены толпой молодых мужчин и детишек. Первым она объяснила цель их визита, и мужчины тут же отступили, без лишних допросов. От детей едва отбилась.
Мальчишки вежливо выпрашивают сигареты, Гюзель протягивает пачку. Дети рассматривают восхищенно длинные тонкие дамские сигаретки. Они позируют мгновенно: лишь завидев фотоаппарат, принимают киношные позы и обнажают зубы улыбками звезд Болливуда.
У каждой лачужки Керри видит улыбки, слышит приветствия. Их провожают старшие мальчики, и оттого лица встречных становятся мягче. Им рассказывают о быте, пробуют болтать на русском, английском. Пританцовывают, смеются, приглашают в дома.
Наконец они у цели. Гюзель отгоняет мальчишек.
Отец встречает их сурово. Гюзель заваривает чай и идет во дворик.
Керри отпивает чай и сообщает Магомед-аге, что просит его позволить удочерить его дочь, чтобы увезти ее в США. Он предлагает ему двадцать тысяч долларов отступных.
Керри выходит скоро, шагает прочь, она долго молча идет рядом.
Снова набегают мальчишки.
Она поднимает глаза. Керри качает головой.
У Гюзель сводит живот.
Морской пустынный берег. Пустошь моря, зеленеющего вдали, а в прибрежье серого, мутного цвета. На ближних ярусах мелководье разлиновано белыми бороздами вспыхивающих, затем гаснущих и снова подымающихся у берега. Залежи мелкой сизой ракушки, намытые волнами, лежат, будто гордые коты, сложив под грудь лапы. По острым этим ракушкам не пройти босиком, они оглушительно шелестят в прибое. Дальше от берега слежавшийся и выметенный ветром твердый песок, покрытый местами коркой соли, повсюду паутинка верблюжьей колючки, островки тамариска. Два зацепившихся друг о друга и за деревце шары перекати-поля, враскачку они порываются стронуться с места, нервно. Перевернутая лодка, грубо залитая по ребрам битумом, с натекшими сосульками по краям. Высокий забор из кубика, за ним крона инжира, разреженные многопалые опахала листвы прикрывают окна второго этажа дома Аббаса, стоящего на окраине поселка Порт-Ильич. Вдоль забора крадутся несколько молодых людей, аккуратно одетых, в брюках и рубашках. Возле наглухо закрытых железных ворот с двумя приваренными пятиконечными звездами они останавливаются. Один из них вынимает мобильный телефон и нажимает кнопки.
В темной прохладной комнате раздается детский смех — такой у Аббаса звонок. Аббас достает мобильник.
Аббас.
Хашем. Что они хотят, эфенди?
Аббас. Его хотят. Я сказал, чтобы сунуться не думали. Пока вы в моем доме, никто вас не тронет.
Хашем. Не верю. Вызывай милицию.
Аббас. Зачем шум поднимать. Я сказал: они будут иметь дело со мной.
Мы с Керри переглядываемся.
Четыре дня назад Керри прибыл на Северный кордон, ища прибежища во владениях разгромленного Апшеронского полка имени Велимира Хлебникова. Он объяснил Хашему, мне и Аббасу, что любит вот эту девочку по имени Гюзель, что готов отдать за нее жизнь, что собирается по достижении ее совершеннолетия на ней жениться и уехать в Калифорнию.
Хашем быстро посмотрел на Гюзель. Она была одета в джинсы и рубашку с погончиками, лицо ее было заплакано, углы рта опущены, у распухшего носика держала платок.
— Congratulation, [28] — сказал Хашем, шагнул вперед и пожал Керри руку.
— Но есть проблемы, — сказал Керри, и Хашем отступил, приготовляясь слушать.
— Пять месяцев назад ко мне на аэродром явился отец Гюзель, Магомед-ага. Гюзель открыла ему нашу связь, сказала, что собирается уехать в Америку, и просила дать разрешение. Магомед-ага потребовал от меня денег, я ему дал, и он стал приходить каждую неделю. Я просил его приходить раз в месяц или позволить мне самому приносить ему мзду. Но он отказался, пригрозив написать заявление в полицию, что я проживаю с его несовершеннолетней дочерью. Мне пришлось принять его условия. Все это время я соображал, как мне быть. Девочку свою я не могу вывезти из страны. Уехать без нее я не желаю. Я довольно уже прожил, чтобы не брать у будущего взаймы. Мне остается только быть с ней здесь рядом и ждать ее совершеннолетия.
28
Поздравляю (англ.).
— Вы можете пожить на кордонах. Ваше пребывание здесь будет безопасно, но оно не сможет долго оставаться тайной. Я здесь уже не хозяин. Разумней было бы оставить здесь только Гюзель, я попрошу Сону присмотреть за ней, — сказал Хашем.
— Она присмотрит, — кивнул Аббас.
Керри поселил Гюзель у Аббаса, навещал ее каждые три дня, а на обратном пути иногда оставался ночевать в Ширване. Передвигался он теперь осмотрительно, дважды меняя зигзагом маршрут, потому что заметил недавно: бежевая «копейка» с правой выбитой фарой села ему на хвост у трамвайного круга в Насосном. Керри был под ударом. На аэродром уже приходил вежливый милиционер с сообщением, что в угрозыск поступило заявление о причастности Керри Нортрапа к исчезновению Гюзель Салиховой. Девочка после этого написала два письма: отцу и в милицию, где сообщала, что исчезновение ее полностью соответствует ее воле.
Керри был подавлен и не расставался с фляжкой. Я пробовал его ограничивать, но он только горько улыбался:
— Спокойно, мальчик. Исключительно для подкрепления духа.
— Керри, тебе надо уехать и забыть о Гюзель, — сказал я однажды твердо.
В его глазах полыхнул испуг.
— Да куда мне…
Керри входил в штопор, и я был ему не в помощь.
Хашем был чем-то занят в Ширване и редко появлялся на Северном кордоне. Он выслушивал от меня доклады о состоянии Керри. Покуда он не выносил никаких суждений, но последний раз, после того, как я ему сказал, что за Керри установилась слежка, Хашем задумался и сел молиться. Очнувшись, произнес: