Перс
Шрифт:
За окном проплыл шум мотора.
Гюзель сбежала по ступеням и кинулась к дивану. Проклиная муллу, она перебирала фотографии и разбрасывала по полу.
Керри сидел на диване и соображал, сколько составят двадцать один процент налогов, если обналичить все содержимое его пенсионного счета. Сколько останется, если из ста тридцати четырех тысяч вычесть двадцать один процент? «Сколько бы там ни было, но это никак не окажется больше двухсот грандов».
Три дня спустя вечером, уже в темноте, те же одноглазые бежевые «жигули», прополыхав от шоссе снопом дальнего света, остановились перед резерумом. Керри был уже основательно пьян, его малость пошатывало, и он дотягивал
Аль Акрам Абдул вышел из машины и встал перед Керри.
Коммандер поставил стакан на ступеньку.
— У меня есть для вас сто тысяч. Эту сумму я готов пожертвовать на ваше исчезновение.
— Вы меня не расслышали. Это стоит двести тысяч.
— Сто.
— Очень плохо.
Мулла оглянулся назад. Затем слегка улыбнулся:
— Оцените еще раз ваши возможности.
Но Керри уже сходил с крыльца. Одна нога его скользнула со ступеньки, но ноги моряка выправили баланс корпуса и последние два шага Керри несли уже достаточно инерции для удара.
Апперкот сокрушил муллу. Керри все-таки раздавил эту ямку, казавшуюся изъяном на лице священнослужителя.
Аль Акрам Абдул вставал медленно, в два приема. К нему подбежал водитель, помог усесться на заднее сиденье.
Керри хрустнул пальцами и снова нетвердо опустился на ступеньки. Закуривая, обнаружил, что дрожат руки, и долго смотрел на них, ухмыляясь. Шум волн снова затопил его слух.
Это было в пятницу. А во вторник к КПП аэродрома подъехали два автобуса с мужчинами, которые перед часовыми провели демонстрацию, суть которой состояла в протесте против того, чтобы американцы насиловали их дочерей.
Керри в это время в ангаре обучал Гюзель складскому учету. Ночью, когда все стихло, они отправились в Баку, переночевали в двух разных номерах гостиницы и днем прибыли в Ширван.
Утром Керри отправился в посольство. Там уже получили информацию о волнениях на аэродроме и теперь хотели от него объяснений. Керри отрицает все обвинения. В посольстве ему показали те самые фотографии, на которых он сидит в разных кафе за одним столиком с Гюзель. На одной он приобнимает ее. Чиновник отдела безопасности, Тейт Андерсон, вежливый молодой человек с хриплым вдумчивым голосом, с узким лицом и в ленноновских очках, не стал вдаваться в подробности, а с сочувствием предупредил, что проблем они не потерпят, и если конфликт продолжится, они вынуждены будут Керри отозвать.
«Нет, девочка с вами отправиться не сможет».
— У меня нет выхода, — заключает свой рассказ Керри и обхватывает себя руками.
Через несколько дней на автобусной станции в Сальянах остановились два нерейсовых «пазика», из них вышли люди с черными транспарантами и стали кричать, что нечестивые гяуры насилуют их дочерей. Часа через два они переместились ко входу в Ширван. Хашем, я и Аббас вышли к ним. Два предводителя, более коренастые на фоне изможденных парней, требовали выдать американца, впадая время от времени в истерику, начинали крутиться на месте и, заходясь криком, раскрывать вверх ладони. В руках некоторых я заметил куски арматуры. Хашем шепнул Аббасу вызвать полицию. Приехали две патрульные машины. Тогда к полицейским вышел из автобуса Аль Акрам Абдулл и коротко с ними поговорил. Патруль отбыл восвояси.
Хашем подошел к мулле. Тот не стал с ним разговаривать и залез в автобус.
Хашем поднялся за ним, но скоро вышел ни с чем, вошел во двор.
— Пусть Ширван штурмуют, я их там всех передушу, — сказал Аббас.
— Сегодня
— Кило картечи, три кило дроби, сумка пороху.
— Мало. Илья, поедешь сейчас в город, на Азизбекова в «Охотнике и рыболове» возьмешь картечи пять кило, дроби десять, десять пачек крупной соли. Порох, пыжи и капсюли за мной. Дотащишь?
— Дотащу.
Вечером, еле живой, я сбросил рюкзак на Восточном кордоне и лег на теплую землю. Скоро примчался Ильхан и забрал меня в Порт-Ильич, в дом Аббаса. Там, оказывается, произошло непредвиденное. Сона-ханум по-своему восприняла ситуацию с Керри и Гюзель. Она убедила девочку отправиться еще раз поговорить с отцом, так как без отцовского благословления жизнь ее ничего не стоит. Кто знал, что творится у Соны в голове! Я должен был помнить, что Гюзель еще ребенок. Сона, не спросившись мужа, поехала с Гюзель, но вернулась без нее.
Керри и Хашем отправились на нахалстрой, где едва сумели вырвать Гюзель из рук отца.
Тайман Агингир-заде, восемнадцать лет уже делящий со своими четырьмя братьями одну комнату — зимой, и одну крышу — летом, в эту неделю выторговал себе место на краю постели, потому что почему-то слишком часто стал бегать ночью в туалет. Мать по вечерам дает ему настой из сушеных пленок, снятых с куриных желудочков, а братья тихонько посмеиваются над ним, когда он, морщась от горечи, выпивает эту ядовито-желтую, как нездоровая моча, жидкость. Место на краю кровати ему стоило двух карт из эротической колоды — семерки треф и девятки пик.
Скоро свадьба второго по старшинству брата, Камала, и все разговоры перед сном — о его невесте, которую никто еще не видел. Братья шутят и живописуют ее то мрачной уродихой, то красавицей. В первом случае они воображают, что у нее волосатые лопатки или что на спине растут грибы. Во втором случае описания даются им трудней и без смеха. Камал то и дело вскакивает драться, но потом успокаивается и смеется вместе со всеми.
Ни у кого из братьев нет рабочих специальностей, кроме старшего брата, Ахмеда, который работает на автокране и кормит всю семью. Младшие братья учат Коран и недолюбливают Ахмеда. Но прилюдно преклоняются перед ним, заискивают, так как от него зависит, как скоро смогут братья накопить денег на женитьбу. Отец их умер четыре года назад, но только в прошлом году Ахмед выдал им деньги на установку ограды вокруг могилы. Тайман сам шлифовал камень для памятника, у него очень хорошо получается, на стройке он научился работать шлифмашиной, главное не усердствовать, не нажимать, и тогда плоскость сама идеально выйдет из-под диска.
Сегодня Тайман проснулся рано, ему снилась бубновая дама, он возил ее в горы на горячие источники и там смотрел, как она плывет под шалашом купальни в бассейне, полном горячего тумана, и после он целовал ее, но все время просыпался до того, как губы его касались ее кожи, и шел в туалет. После он взял в руки прут и стал хлестать ее нестерпимую наготу в воде… И вот он проснулся окончательно и соскочил вниз умыться и срочно мчаться в мечеть: Мулла-Абдул собирает сегодня парней бить американца. Он спрыгнул на дувал, пробежал по нему до пристройки, перелетел через нее и схватил из ящика молоток, бросил, вытянул кувалду и пулей рванулся на улицу. Он прибежал позже всех и вскочил в автобус, когда тот уже готов был к отправке. Мулла-Адулл закончил свою проповедь, и, сев на свободное сиденье, он успел вдохнуть, коснуться своей бороды и в поклоне примкнуть к общему хору шехиды: