Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Шрифт:
Левашову же еще предстояла долгая служба. 15 июня командующий двинулся на Кескер; в его «квартире» в Реште расположился Мирза Ибрагим. Одновременно выводились гарнизоны Лашемадана, Булгуса, Новой крепости, Кесмы, не нанося обывателям «ни малого озлобления и никаких обид», что, по свидетельству генерала, вызывало у местных жителей «великое удивление». Едва ли служивые горевали, покидая заморскую землю, ведь только за январь — март 1732 года в Гиляне умерло 1476 солдат и офицеров{952}. Построенные укрепления «разорялись»; ослабевших и больных солдат, как и полковые «тягости», отправляли на судах в Баку; здоровые во главе с командующим отступали вдоль берега. 22 августа Левашов с войсками переправился через Куру. Вскоре он был уже в Баку, откуда рапортовал, что готов сдать командование
Оставшиеся части генерал переименовал по просьбе персидского посла, который «якобы по дружбе спрашивать велел, многие де российские бывшие в Персии полки и до ныне званиями персидских провинций именуются, которые де провинции по трактату по Куру реку в персидской стороне оставлены и по званию де тех полков не имеется ли с российской стороны в персидские провинции, в Гилян и в прочие места, вновь ко вступлению намерения». Посла успокоили, а полки, «чтоб шах персидской и по легкомыслию вся Персия в том не сомневалися и не конфузилися», получили новые имена: Астаринский полк стал теперь называться Низовским, Кергеруцкий — Сальянским, Ленкоранский — Нашебургским, Ранокуцкий — Кабардинским, Аджеруцкий — Навагинским, Рященский — Каспийским, Астрабадский — Апшеронским, Мизандронский — Ставропольским, Зинзилийский — Аграханским, а Кескерский — Кавказским{953}.
В октябре Левашова ожидало неприятное объяснение с прибывшим в Баку представителем Надира Мирзой Мухаммед Казымом, который требовал оставить всех находившихся у русских «в услужении» иранских подданных и предоставить обещанную помощь против турок. Левашов же ничего подобного не обещал — это сделал в письме полководцу Шафиров, о чем командующий и доложил в Петербург. Амбиции же персов росли в соответствии с успехами Тахмасп Кули-хана; на базарах Шемахи и Баку разглашались народные «эхи» о его победах и возвышении. Как сообщал в свих донесениях Шафиров, весной 1732 года Надир заставил шаха объявить его «во всей Персии полномочным векилем» и завладел шахской печатью.
Отправившийся по заданию Левашова в лагерь Надира под Гератом мулла Хасан Алей был принят ласково; на сей раз хозяин не изрыгал угроз в адрес подданных царя, хотя интересовался налоговыми сборами в Гиляне и спрашивал, почему русские «в неволю людей берут». Грозный полководец полюбопытствовал, не овладел ли его коллега Левашов персидским языком (ответ был отрицательным), и клятвенно уверял посланца, что не имеет никаких «намерений к суверенству»{954}.
Между тем его беспробудно веселившийся «суверен» доживал в этом качестве последние месяцы. Временами его охватывала тревога: летом 1732 года Тахмасп II сообщил турецким властям, что Надир отказался ему подчиняться и вооружается против турок, и призвал османский двор общими усилиями обуздать «возмутителя спокойствия». Однако турецкое правительство такой дипломатии не поверило, полагая, что шах ведет двойную игру, чтобы в случае неудачи Надира сохранить мир{955}. Перед отъездом Левашов направил в Исфахан неутомимого Семена Аврамова в качестве официального представителя при шахском дворе; неофициально он должен был присматривать за победоносным Надиром (не «приискивает» ли тот место своего повелителя) и «побуждать» его против турок. Для выполнения столь сложной миссии посланец получил достойное содержание в три тысячи рублей в год и еще тысячу «на подъем» и обязательные собольи меха.
Прибыв в августе 1732 года в столицу возрожденной державы, Аврамов стал свидетелем окончательного падения дома Сефевидов. Армия Надира возвратилась в Исфахан, но не была допущена в город, так как шах начал опасаться своего полководца, завоевавшего огромную популярность. Тахмасп согласился принять лишь самого Надира, но обошелся с ним весьма холодно. Вернувшись в лагерь, уязвленный «раб Тахмаспа» без усилий привлек на свою сторону командиров, чтобы свергнуть неспособного к правлению и малодушного монарха.
21 августа ничего не подозревавший шах прибыл к Надиру в окружении министров. Полководец встретил его «как раб» и вскоре удалился, чтобы ему нечто «секретно объявить», после чего Тахмасп II был арестован и посажен под караул, как провинившийся слуга. Наутро Тахмасп Кули-хан объявил, что бывший
Начались аресты вельмож и собутыльников шаха, на места которых Надир назначал собственных «командиров». Уцелевшие были готовы служить победителю; вскоре, как указывал Аврамов, «шаховой партии никово не осталось». Новый владыка не терял времени и демонстрировал решительный стиль управления. У английских и голландских купцов он потребовал денег за право сохранить их привилегии. Неудачливый Тахмасп был выслан в одну из хорасанских крепостей. 26 августа Надир женился на сестре бывшего шаха Султан-Хусейна, а 28-го провозгласил воцарение нового шаха- сына Тахмаспа, младенца Аббаса III (1732-1736){956}. 7 сентября векиль милостиво принял российского представителя, недипломатических выражений на аудиенции не допускал, но характер все же продемонстрировал: на любезное предложение помощи гордо отказался, заявив, что сил у него достаточно; при этом его министры на последующей конференции весьма этим вопросом интересовались. Аврамов высказался в том смысле, что возможна посылка военных инструкторов «под видом грузинцов и армян в персицком платье»{957}.
В конце 1732 года персидская армия выступила против турок. Заняв Хамадан и Керманшах, Надир разбил войска губернатора Ахмед-паши, перешел Тигр и блокировал Багдад. Подоспевшие две турецкие армии сераскира Топал Османа в упорном сражении на берегу реки в июле 1733-го отбросили противника — Надир потерял 30 тысяч воинов и сам был сшиблен с коня и; во время бегства множество его солдат утонуло в Тигре. Надир отступил в Хамадан и в течение нескольких месяцев собрал и вооружил новое войско. Восстановив силы, он опять двинулся на врага. 9 ноября 1733 года в сражении по Киркуком турки были разгромлены и бежали; Топал Осман пал в бою, и его отрезанная голова доставлена победителю. В декабре губернатор Ахмед-паша подписал мир на условиях возвращения всех иранских территорий, захваченных турками в течение последних десяти лет. Однако Порта отказалась утвердить договор, и в следующем году военные действия возобновились.
Казалось, усилия российской дипломатии достигли желаемого: Иран и Турция вели тяжелую войну, но безопасность российских владений была обеспечена заключенными с каждой из воюющих держав договорами. Однако покидавший Кавказ Василий Яковлевич Левашов в записке своему преемнику на посту «главного командира» оценивал перспективы российского присутствия в этом регионе без энтузиазма. Ни иранцы, ни турки, ни местные жители его доверия не вызывали: «Каковы бы звания и чести хто не был, никому мухаметанского народу людем верить не надлежит». Кажется, петровский генерал и администратор почувствовал, что его победоносное оружие бессильно: даже принеся присягу, эти народы подданными империи являться на деле не собираются, да и не могут по причине наличия прочных собственных государственных и социокультурных традиций, что резко отличало их от более привычных «безгосударных» инородцев Поволжья и Сибири.
Еще более опасными казались вольные «горские народы»: Левашов был уверен, что все они «в верности сомнительны и никогда на них обнадеживатца не возможно»; при первом удобном случае они соединятся с турками «по однозаконству» и «против России неприятельски выступать не замедлят». Даже оседлых христиан, прежде всего армян, генерал не считал надежной опорой, так как сами они «обычаи и нравы и состояние азиацкое имеют, ни в чем умерения не знают и весма легкомысленны», и в итоге их поселение в крае находил «бесполезным», поскольку приходилось выдавать прибывшим «корм» и жалованье; передавать же им во владение мусульманские деревни Левашов признавал опасным. Наиболее реальным способом управления при ограниченных возможностях администрации он полагал использование противоречий между местными владельцами — кайтагским уцмием Ахмед-ханом, кубинским ханом, сыновьями шамхала, что «весьма полезно ее императорского величества интересам»{958}.