Перст указующий
Шрифт:
Несомненно также и то, что ни она, ни ее дочь не раскаялись в своей крамоле. Когда времена переменились и на престол вернулся король, очень многие – кто неохотно, кто радостно – оставили старые взгляды, однако немало было и тех, кто упорствовал в заблуждениях, – и это вопреки тому, что Господь со всей очевидностью лишил их Своей милости. В возвращении короля эти люди видели испытание Божье, годы в чистилище перед пришествием Царя Иисуса и Его тысячелетнего царства. Или они видели в Реставрации знак Господнего гнева и становились еще фанатичнее, дабы вернуть Его благоволение, или же они
Я не решился бы гадать, во что именно верила Анна Бланди, и, сказать правду, меня это ничуть не интересовало. Важно было только ее молчание, и в этом она вполне готова была повиноваться. Однако я все же однажды расспросил об этом мистера Вуда, ибо знал, что его матушка взяла к себе в услужение дочь Анны.
– Полагаю, вам известно ее прошлое? – спросил я его – ее родители и ее вера?
– О да, – ответил он – Я знаю, каково ее прошлое, как дела обстоит теперь. Почему вы спрашиваете?
– Я питаю к вам расположение, молодой человек, и мне не хотелось бы, чтобы на вашу семью или вашу матушку легла тень позора.
– Благодарю вас за внимание, но вам нечего опасаться. Девушка соблюдает все законы и настолько почтительна, что я ни разу не слышал, чтобы она высказывала свое мнение о чем-либо. А вот когда вернулся его величество король, глаза ее наполнились слезами чистейшей радости. Будьте покойны, это правда, ведь моя матушка не пустила бы в свой дом пресвитерианку.
– Но ее мать?
– Я встречал эту женщину только раз или два и нашел ее ничем не примечательной. Она наскребла денег на прачечную и в поте лица зарабатывает себе пропитание. Думаю, единственная ее забота – скопить достаточно на приданое дочери. Только это на уме и у самой Сары. Кое-что о былых подвигах старой Бланди я узнал в ходе моих изысканий, но, полагаю, она исцелилась от безумия раскола так же совершенно, как и наша страна.
Я не стал полностью полагаться на слово мистера Вуда, ибо питал сомнения в его способности глубоко разбираться в людях, но его рассказ успокоил меня, и я с радостью обратился к более интересным источникам сведений. Время от времени я получал донесения о том, что дочь ходила в Эбингдон, Бэнбери или Берфорд и что их лачугу посещают сомнительные людишки вроде ирландского волхва, о котором я уже упоминал раньше. И тем не менее я не видел причин тревожиться. Мать и дочь, по-видимому, оставили прошлое свое желание переделать Англию по своему подобию и удовлетворились тем, чтобы зарабатывать столько денег, сколько им позволят их сословие и умения. Против такой похвальной цели у меня не было возражении, и я не обращал на них особого внимания до тех пор, пока Марко да Кола не отправился по приезде в их лачугу под предлогом пользовать старуху от увечья.
Разумеется, я с величайшим тщанием прочел его рассказ об этом случае, и мастерство, с каким он представляет себя человеком невинным и милосердным, чуть ли не привело меня в восхищение. Метод его, как я вижу, заключается в том, чтобы поведать толику истины, но всякий раз погрести каждую крупицу правды, под многими наслоениями лжи. Трудно предположить, будто кто-то может потратить столько
Но взгляните на этот рассказ со стороны, имея сведений больше, чем готов предоставить мистер Кола. Свой человек в кругах крамольников в Нидерландах, он приезжает в Оксфорд и уже через несколько часов сводит знакомство с семьей, которая таких семей знает больше, чем кто-либо еще в королевстве. Невзирая на то что они ему далеко не ровня, он посещает их по три-четыре раза на дню и более внимателен, чем был бы даже настоящий врач к наибогатейшему пациенту. Ни один здравомыслящий человек так не поступает, и надо отдать дань таланту мистера Кола, ибо, пока читаешь, подобное нелепое и неправдоподобное поведение представляется совершенно естественным.
Как только мистер Бойль сказал мне, что Кола также проник в кружок философов из кофейни на Главной улице, я понял, что мне наконец представилась возможность узнать больше о мыслях и передвижениях итальянца.
– Надеюсь, вы ничего не имеете против того, что я взял его под свое крыло, – сказал мне Бойль, упомянув о приезде Кола, – но ваш рассказ был весьма любопытным, и когда итальянец появился в кофейне, я не смог устоять и решил сам с ним познакомиться. И должен сказать, вы совершенно в нем ошиблись.
– Моим доводам вы не возражали.
– Но это были досужие построения, основанные на умозаключениях. Теперь, когда я познакомился с ним, я с вами не согласен. Всегда следует принимать во внимание характер, ибо это вернейший проводник к душе человека и, следовательно, к его намерениям и поступкам. В его характере я не вижу ничего, что соответствовало бы вашим домыслам о его побуждениях. Совсем наоборот.
– Но он хитер, а вы доверчивы. С тем же успехом можно сказать, что лиса безвредна для наседки, потому что подбирается к ней тихонько и мягко. Опасна она, только когда наносит удар.
– Люди – не лисы, доктор Уоллис, и я – не наседка.
– И все же вы исключаете возможность ошибки?
– Разумеется.
Тут Бойль улыбнулся тонкогубой надменной улыбкой, давая понять, что ему трудно даже помыслить о таком.
– И потому вы все же признаете, что будет благоразумным следить за ним.
Тут Бойль недовольно нахмурился.
– Ничего подобного я делать не стану. Я рад оказать вам услугу во многих делах, но доносить не стану. Об этой вашей деятельности мне известно, но я не желаю быть в нее замешан. Вы занимаетесь низким и темным ремеслом, доктор Уоллис.
– Я глубоко уважаю вашу щепетильность, – ответил я, раздосадованный его словами, ибо он редко высказывался столь резко. – Но иногда ради безопасности королевства приходится и отказываться от такой разборчивости.
– Нельзя позволить, чтобы достоинство королевства роняли подлые поступки людей чести. Берегитесь, доктор. Вы желаете сохранить чистоту добродетельного общества, а прибегаете для того к обычаям обитателей клоак.
– Я предпочел бы словами внушать людям необходимость благого поведения, – ответствовал я – Но они как будто на удивление глухи к подобным урезониваниям.