Перстень Лёвеншёльдов
Шрифт:
Снова поднимается множество рук, желающих помочь майорше. Снова на плечи майора, увещевая его, ложатся руки.
– Нет! – говорит он. – Убирайтесь! Кто желает защитить нарушившую супружескую верность? Я заявляю вам, я! Если она не уйдет по доброй воле, я брошу ее моим медведям.
При этих словах поднятые в защиту майорши руки опускаются.
И тогда майорша в отчаянье обращается к кавалерам:
– Неужто и вы, кавалеры, позволите изгнать меня из собственного дома? Разве я позволила вам замерзнуть в снежных сугробах зимой, разве отказывала вам в горьком пиве и в сладком вине? Разве брала с вас плату за то, что кормила
При этих словах Йёста Берлинг незаметно подкрался к красивой темноволосой девушке, сидевшей за парадным столом, и спросил:
– Пять лет назад ты, Анна, часто бывала в Борге. Ты не знаешь, правда ли: именно майорша сказала Эббе Доне, что я – лишенный сана священник?
– Помоги майорше, Йёста, – только и ответила ему девушка.
– Знай же, прежде я хочу услышать, правда ли то, что майорша сделала меня убийцей.
– О, Йёста, что ты говоришь?! Помоги ей, Йёста!
– Вижу, ты не желаешь отвечать. Видно, Синтрам правду сказал.
И Йёста снова спускается вниз, смешиваясь с толпой кавалеров. Он пальцем о палец не ударил, чтобы помочь майорше.
О, зачем она посадила кавалеров за отдельный стол, в углу, в запечье! Ночные мысли вновь пробуждаются в их умах, лица их пылают гневом ничуть не меньшим, нежели гнев самого майора.
Неумолимые и жестокие, они отвечают молчанием на ее мольбы.
Разве все, чему они стали свидетелями, не подкрепляет их ночные видения?
– Ясно, она не возобновила контракт, – бормочет один из кавалеров.
– Убирайся ко всем чертям, старая троллиха! – кричит другой.
– По правде говоря, это мы должны выгнать тебя за ворота!
– Дурни! – кричит кавалерам дряхлый и слабый дядюшка Эберхард. – Разве вы не понимаете, что все это – дело рук Синтрама?!
– Конечно понимаем, конечно знаем, – отвечает патрон Юлиус, – ну и что из того? Разве это может быть неправдой? Разве Синтрам не выполняет волю нечистого? Разве они не заодно?
– Ступай, Эберхард, ступай и помоги ей, – издеваются над стариком кавалеры. – Ты ведь не веришь в ад. Иди же, иди!
А Йёста Берлинг стоит неподвижно, не проронив ни слова, не шелохнувшись.
Нет, от этого грозного, бормочущего, спорящего кавалерского фланга майорше нечего ждать помощи!
Тогда она снова отступает к дверям и поднимает к глазам стиснутые руки.
– Пусть тебя выгонят, как ты выгнала меня! – кричит она в горькой скорби самой себе. – Пусть проселочная дорога станет твоим домом, а сноп соломы – постелью!
И, взявшись рукой за ручку двери, она воздевает другую к небесам.
– Запомните вы все, все те, кто позволяет мне ныне пасть! Запомните: скоро придет и ваш час! Ныне вы рассеетесь по свету, а дома ваши будут зиять пустотой. Как вам выстоять, если я не смогу вам помочь? Берегись ты, Мельхиор Синклер! Рука у тебя тяжелая, и ты дашь ей волю! Жена твоя это знает! И ты, пастор из Брубю, близок час расплаты за твои грехи! А ты, капитанша Уггла, приглядывай за своим домом, его ждет нищета! Вы же, юные красавицы, Элисабет Дона, Марианна
Майорша отворяет двери, но тут поднимает голову капитан Кристиан, он говорит:
– Сколько времени лежать мне у твоих ног, Маргарета Сельсинг? Ты не желаешь простить меня, чтобы я мог восстать и биться за тебя?
Майорше приходится выдержать жестокую борьбу с собой; но она понимает, что, если простит его, он восстанет и начнет драться с ее мужем и человек, столь преданно любивший ее целых сорок лет, превратится в убийцу.
– Неужели я должна простить тебя? – спрашивает майорша. – Разве не ты виноват во всех моих бедах, Кристиан Берг? Ступай к кавалерам и радуйся делу рук своих!
И вот майорша уходит. Уходит спокойно, оставляя всех в ужасе. Она пала, но даже в падении своем сохранила былое величие. Она не унизилась, она даже в старости сохранила гордость и величие своей девичьей любви. Она не унизилась до сетований, взывающих к состраданию, и жалобного плача, покидая все, что имела. И ничуть не страшилась того, что ей придется с нищенской сумой и посохом бродить по дорогам. Она жалела лишь бедных крестьян да веселых беззаботных людей на берегах озера Лёвен, бедных кавалеров и всех тех, кому покровительствовала и кого опекала в их нужде.
Она была покинута всеми, и, однако же, у нее достало сил оттолкнуть своего последнего друга, чтобы не сделать его убийцей.
Это была удивительная женщина, женщина с поразительной силой характера и энергией. Такие не часто встречаются на свете.
На другой день майор Самселиус оставил Экебю и перебрался в собственное поместье Шё, расположенное совсем близко от большого завода.
В завещании Альтрингера, согласно которому майору достались заводы, было четко обозначено, что ни один из них не должен быть продан или подарен. И что после смерти майора все они должны отойти по наследству его жене или, в свою очередь, к ее наследникам. Так что майор никак не мог растратить ненавистное ему наследство. И он позволил кавалерам распоряжаться им по своему усмотрению, полагая, что тем самым наносит Экебю и шести остальным заводам непоправимейший ущерб.
Никто в тех краях уже больше не сомневался в том, что злодей Синтрам действовал по воле нечистого. И поскольку все, что сулил Синтрам, сбылось, кавалеры были совершенно уверены в том, что контракт до мельчайших пунктов будет соблюден. И потому-то они преисполнились решимости в течение всего этого года не предпринимать ничего разумного, ничего полезного, ничего, что свойственно женщинам. К тому же они были совершенно уверены в том, что майорша – мерзкая ведьма, жаждавшая их погибели.
Старый философ, дядюшка Эберхард подверг осмеянию их слепую веру в нечистого. Но кого волнует мнение человека, до того упрямого в своем неверии, что, очутись он даже посреди адского пламени, где у него на глазах все на свете дьяволы скалят, издеваясь, зубы, он все равно утверждал бы, что они не существуют, ибо существовать не могут. Ведь дядюшка Эберхард был великий философ!