Перстень Люцифера
Шрифт:
Преследовал их Господь. Низвергал во Тьму.
И поскольку Господь был Абсолютом, отделил он Абсолютное Зло от Абсолютного Добра.
И стало, и народилось великое множество малых зол.
И настал Хаос.
И языки перемешались.
Религия пошатнулась и разделилась.
Не стало единства в человеках и в душах человечьих.
А тот, кого Господь нарек Сатаной, даже в имени своем унижен был.
И стал он имя свое числом называть.
И число это было - 666.
И было это число - число Зверя.
А на словах Сатана
Тому, кто называл его, он являлся и сам на уста печать огненную накладывал.
Но гордо принял он царство Тьмы. И так он сказал:
– Было Добро и Зло - Едины. И это было Господь. Но отрекся Он от своей половины.
Не стану я Царем именоваться. Не стану я вставать выше того, кто сам себя захотел лучшим из лучших видеть.
Пусть будет.
А я буду - Князем Тьмы.
И разделенный - Един Господь.
Изгнал Он Зло Абсолютное, но малое осталось с Ним.
Когда есть Абсолютное Зло, все видят его - и боятся.
Маленькое зло незаметно и нестрашно, но оно - повсюду.
Я безропотно удаляюсь во Тьму. Не хочу видеть того, что будет.
Обращенный в Прошлое, я научился видеть в нем Будущее.
Будущее отражается в Прошлом, как в зеркале.
Нет Прошлого без Будущего. И наоборот.
Кто вспомнит теперь: ЧТО ЕСТЬ ЗЛО?
Зачем? Всяк будет выдавать Зло за Добро.
А когда нет большего - чем мерить?
И не сможет Господь приучить к Добру.
Ибо будут оспаривать люди что есть Добро.
Множество религий будут порождать, чтобы Зло творимое ими, за Добро
принимать. Чтобы удобнее со Злом в сердце своем примириться.
И будут выдавать Зло за необходимость.
И воскорбит Господь.
И собственного сына пошлет во искупление грехов человеческих.
И предадут его люди. И распнут его..."
Двери сами раскрылись, и без стука вошли Самовольный Домовой, бабушка Задрипина и Клопулина.
Глава тринадцатая
Гадкий Мальчик. Снулик. Поэт Охапкин. Ворон Яков. Электрик Петров и стихи
– ...Им всем хорошо. Они сидят в светлых комнатах, книжки читают, чай пьют разговорчивый, чтобы беседы потом приятные вести. А ты тут по чердакам ползай в темнотище...
Так ворчал Гадкий Мальчик, пробираясь по чердаку. Он, конечно, как всегда лукавил, в темноте он видел все прекрасно. Видел он и существо, которое сидело в углу на старом сундуке. С большими оттопыренными ушами и большущими глазами, прикрытыми веками с очень длинными ресницами. Существо сидело, свесив ножки. Оно дремало, посапывая носиком. При этом у него пошевеливались уши.
– Ты - Снулик?
– спросил Гадкий Мальчик, покашляв.
Существо открыло глаза и сказало, помаргивая:
– Я Снулик, А ты кто? И откуда ты знаешь, как меня зовут?
– Гадкий Мальчик, - представился гость.
– Я знаю, извини, - вздохнул и потупился Снулик.
– Что ты знаешь и за что тебя извинять?
– удивился Гадкий Мальчик.
– Я знаю, что я - гадкий мальчик, потому что я не поздоровался
–
– Я сейчас, я мигом, - Засуетился Снулик.
– Успеешь, не суетись. Вместе пойдем, только я сейчас ворона Якова кликну.
Гадкий Мальчик вскарабкался на подоконник низкого чердачного окна и стал высматривать ворона. Тот сидел в гнезде на дереве и спал, засунув голову под крыло.
Гадкий Мальчик крикнул - никакого ответа. Посвистел. Ворон даже не пошевелился. Гадкий Мальчик перевесился, насколько сумел, заложил в рот пальцы и свистнул. Изо всех сил. При этом сил у него оказалось так много, что пальцы выдуло изо рта, а сам он перевалился через низкий подоконник, и полетел вниз.
Шлепнувшись об асфальт, он несколько раз подпрыгнул, потом остановился, покачиваясь с боку на бок...
– Ой-ей-ей...
Вот и все, что он смог сказать, глядя на чердачное окно, из которого он сам себя "высвистел" минутой раньше. И поплелся он на непослушных ножках, чтобы заново начать свое восхождение по ненавистным лестницам, проклиная все на свете Перстни и всех на свете Мышатников.
Он перевалился через ступеньку второго этажа, чтобы начать восхождение на Голгофу, на третий этаж, но тут распахнулась дверь, и на площадку вышел поэт Охапкин, он же Сентенций. Сперва он даже не обратил внимания на Гадкого Мальчика, подбирая рифму:
– Когда я родился, я бос был и гол... Так, так... Бос был и гол. Глагол? А при чем тут глагол? Может - кол?! Фу, гадость какая!
Он споткнулся об Гадкого Мальчика. Остановился на нем ничего не видящим, поэтическим взором, затуманенным поиском рифмы. И тут его, на беду многострадального Гадкого Мальчика, осенило:
– Гоооол!
– заорал поэт дурным голосом от избытка поэтических чувств, и пнул от этого избытка изо всех богатырских сил лежащий на лестнице мяч.
Единственное, что было в этом терпимое, так это то, что пнул он его вверх, и шлепнулся Гадкий Мальчик на площадку пятого этажа, минуя третий и четвертый.
– Сволочь ты, а не поэт! И рифмы у тебя дурацкие! И шутки у тебя дурацкие!!!
– проорал Гадкий Мальчик, не выдержав.
Охапкин недоуменно повертел головой, решил, что это выходки Реставратора Летописей, и пошел в комнату, записывать рифму.
Гадкий Мальчик входил на чердак, столкнувшись со Снуликом.
– Ты в порядке?
– спросил заботливый Снулик.
– Я хотел уже за тобой вниз бежать. Летучих Мышей я уже отправил к Женьке.
Гадкий Мальчик одобрительно покивал головой и обреченно отправился к окошку, через которое покинул чердак. На этот раз он свистел, не высовываясь из окна. После нескольких попыток ворон все-таки услышал. Он встрепенулся и зорко огляделся по сторонам: