Перстенёк с бирюзой
Шрифт:
– Дай тебе бог, Ольга, дочь Харальда, – кивнула и Настасья. – Благодарствуй на добром слове.
Настя уж повернулась уйти, но большуха удержала:
– Сыщи в себе бо ярое*. За свое хлещись изо всех силенок и никому не дозволяй над собою верх взять. За себя стой и за своих. Здесь инако нельзя. Порубежное. Разумела ли?
Настасья задумалась, а уж потом дала ответ хитрой бабе:
– Благодарствуй за совет. Пойду на торг, скалку прикуплю.
– Вижу, разумела, – хохотнула Ольга. – Ох, занятная ты. Я ажник вздохнула
Настя взяла подношение, не сдержалась и прыснула смешком, за ней и Зинка с Алексеем. Однако все заглушил раскатистый и громкий хохот Шаловской большухи.
Прощались долго да шутейно. Ольга зазывала Настасью в гости, обучать ратному делу, а та отшучивалась, говорила, что пока к скалке не привыкнет, не пойдет.
За ворота вышли довольные: Зинка несла скалку и посмеивалась, а Алексей все норовил ближе к Насте подступить. Сама же боярышня парня не гнала, уж очень отрадно смотрел, тревожил горячим взором девичье сердечко.
На торгу пробыли недолго, но и там не обошлось без потехи. У лотка со связками скобленой берёсты Настасья задержалась. Все оглядывала товар, приценивалась. А как иначе? За поясом две тощие серебрушки, вот и все богатство.
– Бери, красавица, сам скоблил, – мужик в шитом зипуне нахваливал свой товарец. – Вот связка, отдам за деньгу.
– Деньгу? – Настя замялась. – Дорого.
– Как дорого-то? – мужичонка аж задохнулся, шапку с головы смахнул. – Дешевле не сыщешь! Сама гляди, и так гнется, и так. И не трескается, и не ломается. Самолучший товар!
– Загнул цену, – встряла Зинка. – Кому тут берёсты твои надобны? Сколь уж их торгуешь, а все не продашь. Полденьги.
– Люди добрые, да вы гляньте! – завыл мужик. – Напраслину возводит! У меня той берёсты сам Норов покупает!
– Болтун, – подошел Алексей с большим пряником в руке. – Боярин у тебя сроду ничего не брал. Ему и пергамен*, и берёсты возят с княжьего городища. Его писарь иного не признает и к тебе, болячка, близко не подходит. Полденьги.
– Кто тебя за язык-то тянет, – мужик вздохнул и шапку на голову надел. – Давай полденьги, – поглядел на Настю. – И улыбку до горки. Что? Такая милаха явилась, а я тут спозаранку стою, мерзну. Так хоть порадоваться чуток.
Настя покачала головой да и кинула улыбку шутейнику, а тот в ответ.
– Эх ты, – радовался, – как тебя в Порубежное-то занесло? Погостить к кому?
– В дом к боярину Норову, – Алексей взял связку берёст. – С боярышней говоришь, поклонись.
– А и поклонюсь, – согнулся потешно. – Вот тебе еще, – полез под лоток. – Писало прихвати, то мой подарок. Осиновое, новехонькое.
– Дай тебе бог, – Настя протянулся полденьги. – Спасибо, добрый человек.
– Ты б шепнула боярину, что тут товар лучше, чем в княжьем городище.
– Отлезь, – Алексей хохотнул. – Тебе палец дай, всю руку оттяпаешь.
Дальше уж по торгу шли молча, а как иначе, если пригожий вой пряником угостил? Жевали все трое, улыбались и щурились на серое чуть просветлевшее небо.
Вошли на подворье боярское и обомлели: беготня и суета! Тётка Ульяна, стоя на крыльце, указывала кому и какое дело творить: работные чистили двор, девки носились с половицами, трясли зимнюю пыль.
– Явилась, – боярыня будто вздохнула легче. – В дом ступай, гулена. Зина, иди ко мне, дело есть, – Алексею кивнула, отпуская.
– Иду, тётенька, – Настасья заторопилась, но обернулась на молодого воя, подарила улыбку светлую.Тот снова шапку стянул, да так и остался стоять. Настя чуяла взгляд его и радовалась, что дитя.
В ложнице боярышня скинула одежку и вытянула из сундука старенькую запону, рубаху вздела поплоше, а уж потом и двинулась в боярскую гридню исполнять урок, наложенный тёткой Ульяной. В сенях повернула в клеть малую, забрала скребок и указала пробегавшей мимо девке нести кадку с водой, та поклонилась и обещалась сей миг подать.
В гридню Настя ступила не без опаски, а как иначе? Боярская, Норовская, а оно страшно, но и интересно до жути. По первой никого не увидала, а потому пошла оглядеться. На боярском столе свитки, связки берёсты, а сбоку малый стол для писаря. По стенам широкие лавки, в углу икона простая, потемневшая от времени.
– Чтой-то за пташку ко мне занесло? – Голос старческий дребезжащий
Настя едва не взвизгнула, обернулась и увидала в на лавке писаря Норовсокого, Никифора.
– Здрав будь, Никифор... – замялась, – не знаю, как по-батюшке.
– Зови дед Никеша. Привык я, – писарь встал и пошел к боярышне, оглядел ее с ног до головы и хмыкнул в сивые усы. – Ты чегой-то чернавкой? Ужель тётка наказала?
– Вовсе нет, – Настя помотала головой. – Я, дедушка, сама пришла. Дел много, так дай, думаю, помогу.
– Ну помогай, коли пришла, а я уж тут посижу, – и снова уселся на лавку, привалился к стене. – Стылая нынче весна, аж выть хочется.
– Дед Ефим говорит, что скоро теплу быть, – Настя припомнила слова Алексея. – Деда, тебе шкуру подать? Сейчас я.
Бросилась к клети и ухватила теплое, а потом бегом в гридню:
– Вот, давай спину укрою, – накинула на старого шкуру и пошла за скребком. – Тебе бы взвару теплого.
Дед Никеша уж рот открыл ответить, но вошла девка, поставила на пол ведро с водой да и ушла с поклоном.
– Скрести станешь? Рук не жаль? – дед вроде как удивлялся.
– Другие же не берегут, делают, – Настя полила водой деревянный пол и принялась скрести от окна к дверям. – Деда, тебе не тоскливо тут со мной? Хочешь, в ложницу сведу? Поспишь, согреешься.