Перстенёк с бирюзой
Шрифт:
– Тётенька, милая, – Настя бросилась к Ульяне, обняла, погладила по голове.
– Дурочка, – тётка и сама обняла боярышню. – Дурочка… Настька, гляжу на тебя и Петрушу вижу. И глаза его, и ямки на щеках. Ты и улыбаешься как он. А вот кудри твои видеть не могу. Материны о начала и до конца. Как в дом тебя взяла, так и маюсь. И люблю, и злобой исхожу, глядя на тебя.
– Хочешь, плат завсегда носить стану? – Настя плакала.
– Ой, дуреха, – улыбнулась Ульяна. – Думаешь, спрячешь, а я и не вспомню? Да и не об том я сей миг. Ты мне заместо дочери, как бы я не упиралась.
– Так, тётенька, – Настя поцеловала Ульяну в висок. – Дай тебе бог за доброту твою.
– Я б снялась с места, увезла тебя, но… – замялась. – Нравится мне тут, разумеешь? Здесь все по мне. И люди, и боярин, и хозяйство. Впервой живу отрадно. С лавки утром вскакиваю и улыбаюсь. Настька, сколь дён уж боряина нет? Седмицу как увел отряд в Гольяново? Я все веселее, а ты – тоскливее. Думаешь, не вижу, как маешься? Я тут поспрошла у девок, так по теплу ворота отворяют и отпускают баб в лесок. И на реку можно, особо, когда ладьи мимо идут. Перетерпишь, нет ли?
– Перетерплю, голубушка, – Настя закивала. – Тебе хорошо и мне будет хорошо. Привыкну. Вот ей-ей привыкну.
– А привыкнешь, пойдешь за Норова? – тётка захохотала.
– Он сам меня не возьмет, – и Настя засмеялась. – Кому ж нужна растяпа?
– Ох, Настька, дитё ты еще малое, – тётка пригладила непокорные волосы боярышни. – Всякому мужу своя жена. Для кого растяпа, а для кого – птица райская. Ну что ж так-то сидеть? Идем нето, навеси сторгуем для тебя. Да в кожевенную сторону заглянем, чай, обувка новая готова.
– Идем, голубушка, – Настя засуетилась, да второпях опрокинула кувшин с водой.
– Растяпа, – тётка вмиг озлилась и отвесила подзатыльник. – Настька, хоть и дочь ты мне, а косорукости не спущу. Да что ж за беда-то с тобой!
– Я Анютку кликну, приберет, – Настасья опустила голову, потерла затылок: рука-то у тетки крепкая.
– Иди уж, дурёха, – Ульяна шагнула из ложни, Настя – за ней. – Ладно, сдюжим. Приданого за тобой дам, кто б не посватался. Что смотришь? Боярин щедро одарил. Ты молись на него, молись.
Пока топтались на пороге, навстречу вышел Алексей. Настя запнулась, встала как вкопанная, и было с чего. Взор у парня огненный, едва не дикий, а все одно – отрадно. Боярышня давно не видала пригожего воя, и теперь глядела во все глаза, румянилась и себя не помнила.
– Ты что здесь? – Ульяна смотрела на Алексея суровенько. – Бабья половина, так что тут вою делать?
– Зинка сказала, что в городище собрались. Боярин велел повсюду с вами ходить, – Алексей поклонился урядно. – Нынче мой черед стеречь.
– Вона как, – тётка улыбнулась. – Ну пойдем, охранитель. – Прошла вперед, за ней двинулась Настя, да едва шла, боялась упасть, так коленки тряслись.
Поравнялась с воем и вовсе дышать перестала, а тот как
Насте бы упрекнуть парня, взглядом суровым упредить, а не смогла. Радость девичья пересилила, затуманила головушку.
С подворья вышли и встали в воротах полюбоваться на небушко. Уж сколь дней дразнило, окаянное, долгожданным солнцем, то серело, то светлело, то дождем поливало.
– По прямой ступайте, – Алексей указывал. – По мощеному. Инако потопнете, снег потаял.
И пошли: впереди Ульяна с боярышней, позади Алексей. Шагали торопко, опасались скорого дождя.
На подворье кожевника забрали обувки богатой, а на торгу нашли навесей долгих из тяжелого серебра. Сыскали и шелка на платки да выходные рубахи.
В боярские хоромы возвращались под дождем, едва не бегом: ливнем окатило спорым и частым. У крыльца тётка увидала девок, что принялись болтать с ратными, и поспешила разогнать бездельников, оставила Настю одну рядом с Алексеем.
– Боярышня... Настя... – вой шагнул ближе, навис над девушкой. – Сколь дней не виделись, хоть взглядом подари.
– Что ты, что ты, – Настасья шагнула на приступки. – Зачем говоришь такое? Уходи.
– Уйти? Куда? Разве только в прорубь прыгнуть. Без тебя жизни нет. Постой, не уходи. Дай хоть миг малый на тебя полюбоваться, – шел за ней, упрямый, не отступал.
В темных сенях догнал бедняжку, за руку ухватил, к себе дернул и зашептал горячо:
– Не по нраву я тебе, так гони, кликни ратных, но не отпущу, пока не скажу... – прижался щекой в курдявой макушке. – Настя, люба ты мне. Сон потерял, все о тебе думаю. Знаю, что неровня мы, а сердце иное шепчет. Только слово скажи, заберу тебя и увезу, куда захочешь. Обвенчаемся, место сыщем. Я узлом завернусь, а бедовать не станем. Меч при мне, силы есть, стяжаю для тебя и злата, и почета.
Насте бы гнать от себя парня, а не смогла. Руки подняла оттолкнуть, а уронила их да прижалась щекой к крепкой груди. Замерла и глаза закрыла.
– Любая, милая... – шептал Алексей, целовал в теплый висок. – Как стемнеет выгляни в окошко, ждать буду хоть всю ночь.
– Алёша, нельзя нам... – шептала, слезами умывалась. – Ступай, ступай. Увидят, так плетьми тебя засекут.
– Пусть секут... – и гладил шелковые косы.
Боярышня вздохнула глубоко и толкнула парня от себя:
– Не подходи больше, себя не печаль и меня не тревожь. Не будет ничего, не дозволят. И не отпустят никуда, – слезы утерла рукавом. – Увязла я тут, застряла, как в силках... Уходи, уходи, Христом богом прошу.
И побежала по сеням, себя не помня. В ложнице упала на лавку и залилась слезами, сама не разумела горькие слезы-то иль сладкие. На виске чуяла огневой поцелуй пригожего ласкового парня, а в головушке кудрявой лишь одна думка и билась: "Увезу, куда захочешь...".
От автора:
Изверг– отвергнутый кем-либо или чем-либо, выброшенный, изгнанный откуда-либо человек. Так на Руси называли людей, которые покинули свой род, изверглись из него.