Перуновы дети
Шрифт:
Мужская дружба с Микулой, внутренне столь близким Мечиславу, да и внешне схожим с ним воинским чубом, оживила Светозара. А ещё дружба со сверстниками: Жилко и Ивицей, каждый из которых испил из реки полынной горечи, но тем не менее остался жив. Молодые ростки после того, как их пересадят на новую почву, при заботливом уходе быстро входят в силу, так и трое подлетков скоро освоились в кочевой жизни. Вечером, когда уходили дневные заботы и любопытствующие устраивались у костра поближе к отцу Велимиру слушать его удивительные сказания, Жилко придвигался поближе к огню, чтобы было светлее, открывал свой короб, доставал из него резцы по дереву с красивыми роговыми рукоятками и начинал чудодействовать. Фигурки людей и животных, замысловато переплетённые амулеты-обереги
Все дивились амулету, который Жилко вырезал первым и подарил Ивице. В сложном переплетении растительно-животного орнамента, состоящего из цветов, листьев, зверей и птиц, одновременно читались и буквы. В самом центре вырисовывалась «Ж», похожая на изогнутые веточки или жука, середина которой могла читаться как «I» – «Iвiца», «Iрiй», «Iстiна». Это вплеталось в «О», не имеющее начала и конца, – символ бесконечности Сварожьего мира и символ Кола – от самого великого до малого, от солнечного и небесного – до того кола, на которое они собираются, чтобы решать свои вопросы. Ещё «О» можно толковать как «Оберег», «Огонь», «Отчизна» – то, что ближе всего и дороже человеку, о чём он всегда хочет помнить и нести в своём сердце. «Ж», наложенное на «О», давало две буквы «В», глядящие в разные стороны, как два дозорных Витязя, стерегущие мир от Войны, или как два мудрых Ворона, напоминающие людям о Всевышнем и Вечности. Далее в скрещении линий проявлялось «Т» – Труд, Творец, Твердыня. И всё вместе читалось как «ЖIВОТ», то есть Жизнь, объединяющее все входящие в него понятия и значения.
Будучи вдалеке от дома, человек, имеющий такой амулет, владел магической силой родных мест, людей, животных, Богов и Пращуров, их заветов, обычаев, мироощущения, а по сути – и всей Руси. Это наполняло его силой и уверенностью, делало стойким и выносливым в любых тяжких испытаниях и оберегало от уныния, отчаяния, а порой и смерти.
Даже старый Велимир дивился мастерству Жилко, а тот отвечал, что режет по дереву, сколько себя помнит. Только дело не в нём, а в резцах, которыми владели отец его и дед, а тому они достались от прадеда, который был к тому же кудесник, и резцы эти заговорённые, потому когда он, Жилко, трудится, то часто сам не ведает, что у него выйдет, это отец и деды руки его направляют, вот и получается так складно.
– Сам я ни в жизнь такой красоты не мог бы сработать! – уверял Жилко.
Так ли это было на самом деле, кто знает, только Светозар каким-то подспудным чутьём, «третьим зраком» ощущал исходящую от оберега, сработанного его другом, такую же силу, какую источал Перунов знак Мечислава на его груди.
Ивице оберег, несомненно, тоже помог. Он вернул ей первую улыбку и благодарный взгляд, подаренный Жилко. Созерцая сложные переплетения, читая вплетённые в узор буквицы, она отрешалась на некоторое время от ужасного прошлого и начинала воспринимать себя частицей всеобщего единения, причастной к вечному движению Жизни. И тогда к ней приходило ощущение мира и покоя, даруя новые силы.
Глава седьмая
Посвящение в воины
Не перекладывайте, люди, на плечи богов свои каждодневные чаянья. Боги дали нам Покон Прави, и мы, дети их, сами должны решать, как нам быть. Как ведётся на Руси уже много тысяч лет, пусть Коло вынесет свой суд, и то, что будет решено, станет истинным…
Огонь, весело гудя, поглощал сухие ветки и коряги, время от времени выбрасывая в черноту ночи россыпи искр, что подобно стайкам светлячков носились в воздухе и угасали. Ветер запускал свои невидимые персты в кроны деревьев и шелестел
В этот вечер отец Велимир не рассказывал свои байки и Жилко не доставал с телеги заветный короб. Мужчины, собравшиеся у костра, молчали и думали тяжкую думу. Потрескивали сучья, иногда всхрапывали из темноты кони, да ещё время от времени голосами ночных птиц перекликались дозорные.
Нынче должна была решиться дальнейшая судьба отряда.
Три дня тому назад лесные и степные обитатели внезапно взбудоражились. Навстречу стали бежать лисы, волки, скакали зайцы, летели птицы – верный знак, что впереди что-то случилось. Это мог быть пожар либо передвижение большого количества людей. Через некоторое время действительно появился дым, но он не растекался кругом, а тонкой струйкой тянулся вверх. За ним появился другой, третий. И беглецы поняли, что это жгут сигнальные дымы, предупреждающие о нападении врага. Вскоре за зверьём появились первые повозки с людьми, которые кричали:
– Куда едешь, заворачивай, не вишь, что делается!
– Что стряслось? – спросил Микула.
– Печенеги идут, со стороны Суды и Хорола надвигаются!
– А много их?
– Тьма-тьмущая! Из Киева и Чернигова дружины наши вроде вышли на перехват, да что они сделают без князя…
– Как, разве Владимир не в Киеве?
– Да бают, к варягам опять за море подался войско собирать. В сих постоянных войнах с печенегами сколько людей уже полегло, да ещё шесть тысяч лучших ратников грекам отослал, новых теперь пока наберёт…
– Как грекам? На Визанщину?
– Ну да, царям Василию с Константином в подмогу. Они князю нашему – сестру свою в жёны, а он – лепших воинов русских на защиту ихней империи, гори она ясным пламенем! Так что только малые дружины для обороны градов остались… Они объединиться решили да народное ополчение собрать, чтоб не пропустить степняков за Непру-реку…
– А вы что же?
– А мы люди не ратные, спасаться надобно. Ну, заворачиваешь, или пропусти, дай дорогу!
Земледельцы, скотоводы и ремесленники из окрестных селений решали этот вопрос каждый по-своему: кто пошёл в ополчение воевать против супостата, кто, побросав в телеги нехитрые пожитки и посадив семью, спешил покинуть место предстоящего сражения; иные спасали стада коров и быков, угоняя их подальше в укромные места.
Отряду Микулы предстояло сделать свой выбор, для чего и собрались люди на Коло, чтобы держать совет.
Худой мужик в латаной рубахе, суконных портах и старых опорках встал, сутулясь, как будто сама темнота давила на его костлявые плечи, промолвил:
– Мы не токмо за свои головы печёмся, а про детей своих и жёнок наперёд думать должны. Как станем мы супротив печенегов? Перебьют нас, на кого родные останутся? А то и в полон угодят… Я мыслю, уходить надобно поскорей. Что печенеги, что княжеские дружинники, и от тех и от других несдобровать…
Худой мужик опять понурил голову и сел на колоду.
– А что, пущай княжеская дружина с печенегами разбирается! – раздались несколько голосов.
– А коли не остановит степняков дружина? – спросил кто-то из задних рядов. – Пойдут они по Руси гулять, таких же, как наши, жён и детей сиротить…
Вновь воцарилось тягостное молчание.
Тогда поднялся Микула и заговорил, взвешивая каждое слово:
– То так, что гридни княжеские нам не товарищи, может, кто из них наши хаты палил, родных убивал да калечил. Однак и степнякам волю давать, чтоб землю Русскую грабили, тоже не дело. Слыхали ж, князя нету, дружин мало, и надеяться не на кого, кроме как на самих себя. Все мы тут, – он обвёл широким жестом, – с разных земель, от Буга-реки и Роси, с земель Киевских и степей Таврийских, люди Полянские и древлянские, – всех нас собрало одно Лихо, и идём мы к полуночи, от беды спасаясь. Выходит, что утекаем, а землю свою Русскую на разор степнякам оставляем…