Первая командировка

Ардаматский Василий Иванович

— Слушаюсь... учту на будущее... Но ей-богу, он же какая-то ваша шишка.

Самарин был уверен, что Леиньш об этом разговоре Осипову сообщит. И не ошибся. Когда следующим утром Осипов позвонил, он начал разговор именно с этого.

— Хотя вам я и не нужен, но звоню, — весело начал он.

— Почему вы решили, что не нужны мне? — удивился Самарин.

— Ладно, не будем в это углубляться. Есть предложение: сегодня воскресенье, я надеюсь, что в этот день отдыхают и коммерсанты. Давайте вместе позавтракаем где-нибудь, а затем пойдем смотреть ледоход на Даугаве. Моя служанка сообщила, что лед тронулся сегодня ночью. С детства обожаю наблюдать ледоход.

— Лично

я ледохода никогда не видел, — ответил Самарин. — Но дело в том, что мы с известным вам моим приятелем из гестапо условились сегодня поиграть на биллиарде. Правда, вчера он мне наш уговор что-то не подтвердил. Я сейчас ему позвоню и потом перезвоню вам.

— Я жду.

Прошло минут десять, Самарин ему не звонил, и снова последовал звонок Осипова. Они условились через полчаса встретиться во дворе...

Завтракали в маленьком кафе в старом городе.

— Я всегда здесь завтракаю, — оживленно говорил Осипов. — Не люблю фешенебельных ресторанов с их оперно-фрачным персоналом. Там и себя чувствуешь тоже персонажем спектакля, роль которого определена размером твоего заказа, А здесь почти как дома. И я очень рад, что отпал ваш биллиард.

— Оказывается, приятель сегодня работает.

— О-о, в гестапо истинные труженики! — усмехнулся Осипов. — А мой начальник сам блюдет воскресенье, как священник, и от нас требует. Говорит, что раз в неделю мозги надо раскручивать в обратную сторону. Сам он это делает посредством верховой езды в Межа-парке. Я же в этот день сплю до отвала, а потом — книги. Черт побери, с помощью книг можно уйти так далеко от реальности, что потом трудно к ней вернуться... — Он посмотрел в окно и сказал: — А денек что-то хмурится. Впрочем, моя служанка сказала, что, когда ледоход, обязательно пасмурно.

За окном была кривая улочка, тесно сжатая темными от времени, точно прокопченными домами с черепичными крышами, над которыми низко ползли грязные тучи. И веяло от этой улочки, как от каменного ущелья, необъяснимой холодной тоской.

— Вы не знаете историю этого города? — спросил Самарин, не отрывая взгляда от окна.

— То, что знаю, вряд ли точно, — ответил Осипов, тоже смотря на улицу. — Отец когда-то говорил мне, что Рига — русский город, а это явно не так. Но великий русский царь Петр оставил здесь немало следов, а при последнем царе Латвия действительно была Российской губернией. Но нельзя не заметить, что эта улица несет на себе древнегерманскую печать. Очень похоже, например, на наш Росток, верно?

— Я в Ростоке никогда не был, — ответил Самарин. — Я думаю о другом. На свете, наверное, немало таких вот мест, таких маленьких государств и народов, история которых состоит из непрерывной смены их подчиненности другим более сильным государствам и народам. И наверное, жизнеспособность нации всегда можно проверить по тому, насколько она сумела при этом сохранить свою самобытность.

— Вы, Раух, затронули очень большой вопрос, — задумчиво отозвался Осипов, чуть удивленно глядя на Самарина. — А для меня — так прямо больной вопрос.

— Больной? — удивился Самарин.

— Да. — Осипов помолчал и продолжал: — Все же эти маленькие народы имеют и какое-то предопределенное историей тяготение к другим, более сильным народам. Я думаю об этом как раз в связи с Латвией, поскольку сейчас мы здесь и не считаться со здешней обстановкой мы просто не имеем права. Должен заметить, что присоединение Латвии за год до этой войны к России было не только умным стратегическим ходом Москвы, но и делом исторически более логическим, чем то, что произошло сейчас. Если говорить откровенно, дело, очевидно, обстоит так:

самостоятельное существование такого маленького государства, как Латвия, в современном мире — это иллюзия. Весь вопрос: к кому ей прислониться, чьей силой и чьими возможностями воспользоваться, чью политику исповедовать и кто ей ближе — что самое главное — по истории, по духу, по труду. Так вот, Латвии более органично быть с Россией, и поэтому латыши недавнее присоединение к ней, как мне рассказывают, приняли с энтузиазмом, тем более что русские и местные большевики гарантировали им национальную самостоятельность. Во всяком случае, все это мы сейчас ощущаем на своей работе здесь как очень серьезную трудность. Отсюда и болезненность для меня этого вопроса.

— Ну знаете, мне все это неведомо! — улыбнулся Самарин. — Единственная трудность, которую испытываю я, — это недостаток хорошего товара для моей коммерции.

— И это, Раух, по той же причине, по той же, — серьезно сказал Осипов и, помолчав, добавил: — Вы — современные немцы — обладаете удивительным свойством: все принимать как должное, не задумываясь над процессом.

Опять это «немцы» — отметил про себя Самарин, но промолчал. За самой этой мыслью Осипова о том, что немцы все предпочитают принимать как должное, не задумываясь над процессом, может скрываться очень многое.

— Вы где постигали юридическую науку? — спросил Осипов.

— Во Франкфурте.

— А я в Берлине. Говорят, у нас этот факультет был посерьезнее вашего.

Самарин мгновенно собрался. Сейчас может начаться очень опасный разговор, и нужно было быстрее вспомнить все о книгах по буржуазному праву, прочитанных им во время подготовки к операции, а пока надо попробовать сдвинуть возникший разговор в сторону.

— Я, знаете ли, учился как-то странно, — сказал Самарин. — Окончив коммерческое училище, я был уверен, что на этом моим мучениям конец и что я традиционно войду в дело отца и буду готовиться его перенять. Вместо этого отец сказал: получи юридическое образование, я дам тебе на это деньги. Зачем? Помни о своем больном сердце. Со знаниями юриста тебе в коммерции будет легче. В то время слово отца для меня было непререкаемым, и я поехал во Франкфурт. Учился легко, а голова осталась пустая. В работе для фирмы диплом юриста мне ничем не помог, а тут и война началась. А что теперь для меня эти знания?

— Вы не правы, Раух, юридическое образование применимо во всех областях жизни, — ответил Осипов. — Мне получить это образование тоже посоветовал отец. Смотрите, как много у нас с вами похожего. Сам он, хотя и дослужился в России до генерала, был человеком без настоящего образования. Оказавшись в Германии, он это чувствовал все время. Ведь он даже прилично говорить по-немецки так и не научился. Оказался мало пригодным и его русский военный опыт. И он все это понимал и, очевидно, потому так настойчиво, не считаясь с материальной стороной дела, потребовал, чтобы я получил образование, и обязательно юридическое. Он говорил, что с этим образованием можно работать где угодно, и он прав — юристы нужны везде. Мой старик разбирался в жизни неплохо.

— Он умер? — сочувственно спросил Виталий.

— Как раз в день начала войны Германии с Польшей его разбил паралич, до сих пор он без речи и без самостоятельного движения.

— Кто же сейчас при нем?

— Его немецкая жена возиться с ним не пожелала и уехала к родственникам. Я определил его в специальную больницу для стариков и ежемесячно оплачиваю персональное обслуживание.

Они помолчали.

— А для меня теперь вообще все повисло в воздухе, и цель жизни стала мне неведома.