Первая командировка
Шрифт:
— Не видел. Для меня берлинским бытом была жизнь в доме отца моего приятеля, с которым я ездил в Берлин, а его отец занимает какой-то высокий пост, у них я никаких ограничений быта не чувствовал.
— А ваш приятель служит здесь?
— Да, в гестапо.
Осипов чуть приподнял брови:
— Полезное знакомство и для коммерсанта.
— Он хороший парень.
— А почему вы решили, что я думаю, будто там работают плохие парни?
— Мы познакомились с ним еще в прошлом году, ехали в одном поезде сюда из Германии, в пути и подружились.
— Как это — «подарил»?
— Он получил отпуск на пять дней и пригласил меня поехать с ним.
Вернулся Килингер с почти пустой бутылкой водки:
— Прошу прощения, на две рюмки не хватит. Оказывается, над этой бутылкой поработал мой ординарец.
— Зачем вы терпите у себя пьяницу? — рассерженно спросил Осипов. Почему-то он раздраженно воспринимал все. Почему?..
В это время с подносом, на котором стояли бутылка «Кьянти» и бокалы, вошел ординарец. Осипов выждал, пока он поставил поднос на стол, и спросил у него:
— Парень, ты что хозяйничаешь в запасах доктора? Захотел на фронт?
Ординарец вытянулся, выпученно смотрел на Осипова.
— У тебя что, плохо со слухом? На фронте будешь получать водку каждый день.
— Ну зачем вы так? — вмешался Килингер. — Он больше не будет, он дал мне слово.
— Нет, доктор! — повел головой Осипов. — Хамов надо учить. Пристроился здесь в теплом местечке — и ноги на стол. Кто тебя сюда устроил?
— Я... направлен из группы комендатуры, — трясущимися губами еле слышно произнес ординарец.
— И ты решил, что в этом окопе воевать лучше, попивая чужую водку?
Ординарец молчал, на его лице проступили крупные капли пота.
— Ты, я вижу, не только хам, но и трус. Убирайся отсюда, тобой займутся.
Ординарец, пятясь, вышел из комнаты.
— Ну зачем вы так? — огорченно повторил Килингер. — Он объяснил мне, у него был день рождения, он угостил товарищей.
— Нет, доктор! — энергично возразил Осипов. — Он солдат и не может быть освобожден от элементарной дисциплины только потому, что ему посчастливилось попасть к вам. Я уже давно заметил, что он ходит тут, как дохлая муха, ремень спущен на ляжки, а у вашего подъезда в гололед можно было шею сломать. — Осипов повернулся к Самарину: — Разве я не прав?
— Мне его жалко, — тихо ответил Самарин.
— Вам следует жалеть Германию, а не этого бездельника! — злобно произнес Осипов, и на лице у него выступили красные пятна. — Думая о моей непохожести на русского, вы, вероятно, постеснялись сказать об извечной славянской разболтанности, неопрятности в характере и тому подобное. В ответ я могу сказать вам: если немцы сейчас воюют плохо, то только потому, что немец великолепный солдат на короткой дистанции. А когда длительные трудности, этот солдат подчиняется весьма опасным комплексам. Один из них — потеря чувства дисциплины. И такой образец сейчас был перед нами.
Самарин
— Все-таки мне, штатскому человеку, думается, что от этого ординарца до... плохой войны — дистанция невообразимого размера. В юридической науке, если помните, такое называется соразмерность вины и наказания.
Осипов молчал, посматривая исподлобья то на Самарина, то на доктора. Губы его шевельнулись в улыбке.
— Насчет соразмерности я, конечно, перехватил, — сказал он уже совсем спокойно и добавил: — Но сам я раб дисциплины. Сознательный раб. И когда я вижу подобное, буквально теряю равновесие.
— Признаться, вы меня прямо напугали, — без улыбки сказал Самарин.
— И от страха вы преподали мне урок оптимизма! — рассмеялся Осипов. — Но давайте все-таки выпьем, что оставил нам бравый ординарец.
— Я не пью, — сказал Самарин и, увидев, как раздраженно глянул на него Осипов, добавил: — Мне нельзя, сердце.
— Немножечко «Кьянти» можно, я разрешаю, — снова засуетился Килингер, который все это время, испуганный и подавленный, сидел у стола. Он налил Осипову водки, себе и Самарину вина и поднял бокал: — Знаете, за что мне хочется выпить? За оптимизм, да-да, за оптимизм! — Он и Самарин сделали по глотку вина.
Самарин сморщился:
— Действительно, кислятина.
— В этом я разбираюсь, — обронил Осипов и единым глотком выпил водку. И снова рассмеялся: — Любовь к водке — вот истинная черта русских, и теперь вы уже в составе моей крови не сомневаетесь.
Самарин помолчал, шутки его не принял. И снова заметил недобрый взгляд Осипова.
Нет-нет, он явно тревожился по поводу высказанных им откровений о войне и о немцах!
— Но вы так и не рассказали нам о Берлине, — с искусственной непринужденностью заговорил Килингер.
— Как-нибудь в другой раз... нет настроения, — сказал Самарин, и снова Осипов метнул на него настороженный взгляд. — К тому же мне надо идти, дела. — Самарин встал и обратился к Килингеру: — А те итальянские картинки, от которых вы отказались, пошли по хорошей цене. Сейчас иду как раз по этому делу. До свидания, доктор.
— Спасибо вам за доставку книг, за все. — Килингер обернулся к Осипову: — Извините, я провожу Рауха.
— Я тоже ухожу. — Осипов встал.
Пока одевались в передней, Самарин думал о том, что Осипов настолько встревожен, что уходит только для того, чтобы иметь возможность наедине проанализировать происшедшее.
Самарин хотел выйти на улицу Гитлера, а Осипов предложил пойти по параллельной — более тихой и безлюдной. Некоторое время они шли молча, и вдруг Осипов спросил:
— Как вы проводите свободное время?
— В тоске.
— Я от тоски прячусь за книги. Но у вас же есть приятель в гестапо, а эти парни умеют веселиться.
— Я для такого веселья не приспособлен, — сказал Самарин, с удовлетворением отмечая, что Осипов не забыл о его приятеле и, очевидно, именно это усиливает его тревогу.