Первая любовь королевы
Шрифт:
Смертельно оскорбленный, Фокенберг прорычал:
— Клянусь Святым Крестом, это по какому же праву вы возносите Сомерсета? Какие такие преимущества он имеет перед герцогом Йорком?
— Лорда Сомерсета желает возвысить король, и в этом его преимущество! — вскричала королева звенящим от гнева голосом. — Так желает король! И если для Йорка и всех его людей значение этих слов непонятно, то, клянусь Богом, наступит день, когда железом и кровью я заставлю вас уразуметь, что такое власть короля!
— Вы рискуете, оскорбляя моего господина Йорка, миледи! — взревел Фокенберг.
— Прочь с глаз моих, мерзкий, ничтожный бастард! Ты уже знаешь, что передать своему
Фокенберг не помнил себя. Он не видел сейчас королевы, да и вообще не верил в значительность королев; он видел только женщину, смертельно его оскорбившую, обыкновенную молодую женщину, довольно хрупкую к тому же, одну из тех, которых он, грубый вояка и закоренелый убийца, привык унижать и насиловать на шотландской границе, в захваченных селениях, во время обычного набега или грабежа.
Он мог бы мстительно и остроумно парировать, что она сама взяла себе в любовники бастарда и такого же бастарда родила, однако для подобных речей ему не хватило сообразительности. Его кулаки сжались. Потеряв голову, багровый, со вздувшимися венами и желваками, ходившими под щетиной щек, он шагнул к королеве с поистине устрашающим видом, так грозно, что ее на миг охватил ужас. На миг она даже испугалась того, что мог сделать с ней этот могучий солдафон с бычьей шеей и кулаками, как капустные головы… с ней, которая так слаба и беспомощна. Он мог бы с легкостью задушить ее сейчас и, может быть, для того и явился! Возглас ужаса, вырвавшийся у нее из груди, был так громок, что его услышали стоявшие в галерее люди.
Дверь распахнулась, едва не сорвавшись с петель, и в опочивальню ворвалась стража с оголенными мечами и алебардами наперевес. Просторная комната тотчас наполнилась угрожающими возгласами и яростной бранью. Маргарита, откинувшись назад, переводила дыхание, узнавая среди этой толпы мужчин тех, кто был ее сторонником.
— Он посмел прикоснуться к вам, моя королева? — спросил Клиффорд.
— У этого ублюдка были дурные намерения?
— Он оскорбил вас, ваше величество?
— Что прикажете делать с ним?
Лорды надвинулись на Фокенберга:
— Убить! Убить этого негодяя!
— Выбросить из окна на копья стражи!
Маргарита, пытаясь совладать с дрожью в голосе, произнесла:
— Нет, я повелеваю отпустить его с миром, милорды. — Помолчав, она резко добавила: — Хотя, не сомневаюсь, придет день, когда голова этого ничтожного вассала займет достойное место на Лондонском мосту… да-да, подобающее место рядом с такими же преступными головами, как у него самого.
Фокенберг уверенной поступью, бросая вокруг себя огненные взгляды, двинулся к выходу. Лорды нехотя расступались. У самого порога он обернулся, сверкнул глубоко сидящими кошачьими глазами и, склонив голову, глухо произнес:
— Вы, может быть, пожалеете, что меня не убили.
— Жалею уже сейчас, — сказала Маргарита резко. — А вы, сэр Клиффорд, проводите этого человека и проследите, чтоб он покинул Вестминстер. Пусть благодарит Бога, что ему позволено уйти живым!
Клиффорд, поклонившись, вышел вслед за Фокенбергом. И только тогда лорды, будто опомнившись, опустились на одно колено перед Маргаритой.
— Он посмел угрожать вам, моя королева, — произнес лорд Дакр.
— Его последние слова были зловещи, — заявил граф Оксфорд, — за одно это он заслуживал хотя бы ареста!
— Его следовало бы прикончить, госпожа моя…
Маргарита была уязвлена и расстроена разговором, который только что состоялся, однако вид людей, собравшихся в ее покоях, помимо воли вызвал в ней прилив сил и вернул
На миг у нее мелькнула мысль: ведь если бы началась война в открытую, если бы в ход пошли мечи и затрубили военные трубы, она смогла бы набрать достойное войско! На поле брани у нее, возможно, сторонников было бы больше, чем у Йорка, и справиться с врагами ей было бы легче, чем во время сражений в парламенте и на королевских советах…
— Добрые мои лорды, — сказала она улыбнувшись, — нет слов, чтобы выразить, как радует меня ваша верность. Человек, который сейчас ушел отсюда, оскорбил меня и заслуживает смерти, в этом я с вами согласна. Однако не время еще поднимать оружие. Пусть никто не упрекнет нас с том, что мы пренебрегли переговорами и стали зачинщиками войны. Я полагаю, милорды, что до поры до времени нам следует быть певцами мира в Англии.
— Обязаны ли мы при этом терпеть наглость людей, подобных этому бастарду? — отозвался хмуро один из лордов.
Маргарита мельком оглядела каждого, и от жестокого отчаяния ей на миг сдавило горло. Никто из мужчин, собравшихся здесь, не в силах был ей помочь, не мог защитить от угроз, высказанных Фокенбергом. Она отказалась выдать йоркистам Сомерсета, и теперь, едва соберется парламент, Йорки и Невиллы выступят с обвинениями… конечно, выступят, ибо на их снисходительность смешно надеяться. Парламент и особенно палата общин подхватят их слова о прелюбодеянии в королевском семействе; непременно начнутся слушания, а поскольку позиции королевы не так уж прочны, она не сможет полностью контролировать процесс. Могут всплыть неблаговидные факты, появиться свидетели, на подкуп которых Йорк не пожалеет денег. Рождение маленького Эдуарда, а вернее — законность этого рождения будет поставлена под сомнение, ее сын не получить титул принца Уэльского, а она сама… Бог знает, что ее ждет в конце этого разбирательства. Плаха? Заточение? Изгнание в Анжу?
— Когда мне потребуется помощь, милорды, я обращусь к вам, — сказала королева, полагая, что самое лучшее для нее сейчас — это остаться одной и попытаться успокоиться. — Нынче же, видит Бог, мне необходимы только ваше присутствие в Лондоне и ваша поддержка.
Когда комната опустела, Маргарита на миг подумала, уж не заплакать ли ей. Дать хоть раз волю слезам — это было бы такое облегчение! Тем более, что рыдания помогли бы хоть на какое-то время избавить от мучительных попыток найти выход. Положение было весьма затруднительным. Сомерсета она отдать не могла, но и для себя самой спасения не видела. Возможно, слезы были единственным решением в этой ситуации… но боковая дверь отворилась, и показалась первая дама в сопровождении леди Редвуд, — таким образом, вопрос о слезах отпал сам собой. Маргарита Анжуйская никогда не плакала при свидетелях, приходилось сдерживаться и на этот раз.