Первая любовь
Шрифт:
лицо исказила гримаса боли, он встал. Я ухватила его за рукав и снова усадила.
— Меня это не касается, вы правы. Скажите лучше, как вас зовут? Меня зовут Эмилия.
Он не ответил на мой вопрос. Он занялся новой папиросой, а когда скрутил ее, закурил.
— Эмилия… Эмилия… Так вы итальянка?
— Да нет, Эмилия — чисто французское имя!
— Ничего подобного, Эмилия в Италии. Эмилия-Романья, неужели не знаете? Целая область, и говорят там на эмилиано-романском языке. Вы говорите на эмилиано-романском? Нет? Очень надеюсь, что вы на нем заговорите. Меня зовут Пьер, и я очень основательный человек, это незаметно, но я крайне основателен и живу очень давно. В прошлой жизни я был магом, красильщиком и мастером по изготовлению соусов. Именно соусов. В одном из замков в Турени. Совсем маленьком замке.
У
— Пьер, а дальше?
— Пьер.
— Ладно, а где вас высадить?
— Я, наверное, останусь здесь, мне нравится. А может, нет… Я, собственно, еду в Индию, но у меня полно времени.
Колокола прозвонили полдень, ударов было куда больше двенадцати, они настаивали, что настал священный час приема пищи, требовали почтения к нему.
Подошла официантка — очень юная, высокая худенькая девушка с матовой кожей и черными волосами. Она на нас не смотрела. С нами не заговаривала. Скупыми точными движениями разместила на маленьком круглом столике приборы, стаканы, графин с водой и хлеб, вложив в свое дело все напряженное внимание, за которым стояло нервозное беспокойство. Пьер поймал ее запястье, она взглянула на него и высвободила руку.
— Страх — враг счастья, — сказал ей Пьер.
— Согласна, — ответила девушка и направилась в зал.
Ее худенькое тело, казалось, было очень тяжелым, ноги не отрывались от земли. Пьер поднялся и, догнав ее, преградил ей дорогу:
— Присядьте с нами, я приглашаю.
Она взглянула с такой усталостью, словно работала уже тысячу лет, все перевидала и никто уже не мог ее удивить.
— Я на работе.
— A-а, вы на работе? Вы работаете и не можете поговорить со мной, так?
— Так.
И она сделала шаг в сторону, чтобы обойти Пьера и направиться в зал. Но он оказался проворнее и снова встал у нее на пути:
— Я буду работать с вами.
— Пропустите!
— Дайте мне передник, блокнот, и я буду работать с вами. Мы будем разговаривать работая. И даже насвистывать во время работы!
Хозяйка, крошечная женщина, чья голова едва виднелась из-за кассового аппарата, направилась к нашей официантке. И, не говоря ни слова, отвесила ей пощечину.
— С меня хватит, Дженнифер! Я говорю всерьез, с меня хватит! Уходи!
Дженнифер закрыла глаза, когда хозяйка ее ударила, потом открыла и, так же волоча ноги, направилась в сторону кухни. Посетители, все, как видно, постоянные, не смотрели в нашу сторону. Кое-кто поднял на нас глаза, как поднял бы их на экран телевизора, думая совсем о другом. Я сказала Пьеру, что поговорю с хозяйкой, а он пусть меня ждет в машине, мы сейчас поедем. Он быстро оглядел зал и выскочил из кафе.
— Женщина ударила женщину, вам это кажется нормальным?
— Это моя дочь! Не вмешивайся не в свое дело!
— И вы можете ее ударить просто потому, что посетитель заговорил с ней?
— Посетитель? Да? Сразу видно, ты его не знаешь! Посадила небось в машину, когда он голосовал! Подойдет еще раз к Дженнифер, убью!
Она уже снова сидела за кассой как ни в чем не бывало. Дело житейское. Я поискала глазами Пьера. И не нашла. Заглянула в кухню, девушки и след простыл. На террасе наш столик стоял нетронутым, вот только табака Пьера на нем больше не было, а я могла поклясться, что он не взял его, когда побежал за Дженнифер. Я осмотрела все вокруг, но Пьера не увидела. И забеспокоилась, словно в самом деле была ему мамой. Я принялась искать его, как будто ему десять лет. Его здесь знали. Может, кто-то уже позвонил его родным? Может, за ним сейчас приедут? Может, он сбегает постоянно и все знают, где его искать? Но ведь это я предложила остановиться здесь и позавтракать. Я его привезла сюда. И здесь потеряла.
Мне хорошо знакомы южные деревеньки: повышенная, обостренная жарой чувствительность ко всему на свете и запах всегда влажной, нечистой кожи. Напрасно мы высоко подвязывали летом волосы, стараясь, чтобы было не так жарко, — на затылке, на шее всегда выступал пот, он стекал по спине и по ногам, будто ты шла по воде. Вечные поиски тени, а вокруг все всегда накалено — сиденья в машинах, седло велосипеда, асфальт, песок, металлические ограды балконов и веранд. Мы ждали автобуса, ходили днем по
Но мои ставни были закрыты наглухо.
В глубине меня таилось ожидание Дарио.
Не знаю, каким чудом или по какому недомыслию мои родители разрешали мне ходить к нему. Может, на них произвела впечатление должность его отца или, наоборот, их успокаивало то, что мать постоянно дома, а значит, будет следить за всем, что там происходит.
А я приучала себя не падать в обморок. Училась смотреть на Дарио. Незаметно рассматривала его во всех подробностях. Я чувствовала себя лошадкой, которую взялись объезжать. Я сама себе была объездчиком. Приноравливалась к его походке, ритму. Училась выдерживать его взгляд и отвечать на него. Я прибегла к мимикрии: говорила его словами, разделяла мнения, отваживалась повторять даже его движения: снимала волос, упавший на майку, поправляла воротничок, брала за руку, чтобы не оступился, и при этом тяжело дышала, потому что мое тело норовило меня не послушаться, я теряла над ним контроль и деревенела. Но я снова принималась за дело. И еще раз. И опять. С каждым разом ловчее, не так неуклюже, и сердце останавливалось уже не так часто.
Я смотрела на липнувших к нему девчонок: тело к телу, губы к губам, на отработанные бесчувственные поцелуи — главное, быть "на уровне", как в кино, как по телевизору. Поцелуи без конца обсуждались и сравнивались в разговорах этих "начинающих" — дома, в тесных комнатах, во дворе на переменках. Ни одна из этих девчонок не отважилась бы сказать: "Я не умею". Все хотели быть искушенными. И целоваться хорошо. Я видела, как они прижимаются к Дарио, и жалела их, потому что им нечего было бояться. И в конце концов я возгордилась, что я не из тех, кто флиртует попусту, я любила опасность, которая подстерегала меня и которая им не грозила. Вопреки неопытности я стала доверенным лицом этих девчонок, их советчицей, я выслушивала их, подсказывала, как сделать первый шаг, помогала отвечать на заигрывания или, наоборот, заигрывать самим, намечать свидания, обманывать, хитрить, избегать телефонных звонков, писать письма… Я столько их написала Дарио, глупых, восторженных словоизвержений, тупых излияний, ультиматумов, на которые он плевал — я это знала, — угроз, которых он не понимал. Он не вел никаких игр, не занимался манипуляциями. Его хотели, он не отказывал. Тайны, хитрые уловки, истории, которыми можно себя тешить, проблемы, которые создаются в надежде пережить приключение, ему не были нужны, он во всем этом не разбирался и прекрасно без этого обходился. Иногда, сидя у него в гостях, я видела в корзине для бумаг продиктованные мной письма, они не были даже смяты или разорваны, он их просто выбрасывал, и я знала, каким жестом. Он небрежно опускал листок в мусор с рассеянностью, придававшей ему особое изящество. Видя свои письма, я невольно улыбалась. Дарио был принцем, а его принимали за выгодное приобретение, но он оказался среди нас случайно.
Наступал июнь, и мы открыли купальный сезон. Для меня начался новый этап дрессировки, испытание, которого я давно дожидалась. Мне пришлось сильно нажать на маму, чтобы она купила мне купальный костюм, который мне хотелось. Раздельный. Я не пыталась просить бикини, такая просьба явно свидетельствовала бы о том, в какую сторону повернулась моя жизнь, и мне тут же запретили бы любые выходы. Несмотря на угрозы опасного возраста, несмотря на поддержку, а возможно, именно из-за поддержки тети Сюзанны. Бикини находились под запретом. Носить их могли только приезжие девицы из Марселя, нищие и вульгарные, говорящие с простонародным акцентом, а за пределами нашего края — танцовщицы Клода Франсуа, дополнявшие их высокими каблуками, стразами, блестками на бедрах и ярко-красной помадой, превращая в наряд стриптизерш.