Первая министерская (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Ну, что вы думаете?.. Разливайте суп! — раздался резкий голос Мартына Федоровича.
Матильда Германовна вздрогнула и со стуком сорвала крышку с суповой миски.
— Брось газету, за столом не читают! — буркнул в сторону Андрея отец. — Ничего интересного нет. Били, били, ну, и еще раз побили…
— Но что же будет? — спросил Андрей.
— Что будет? Революция будет… Так дольше продолжаться не может…
Отец Василий взметнул рукавом и закрестился, шепча:
— Господи, спаси благочестивые и услыши ны…
— Россия —
— Что? — перестал вдруг есть Мартын Федорович. — Откуда это?.. Отсталая страна и все такое? Это что, у вас в гимназии преподают? Что ты понимаешь в революции, и кто это ждет революции? Народ — это зверь. Если этот зверь сорвется с цепи, он будет страшен.
— Воистину зверь, — согласился священник. — Не дай господи! — заключил он, опрокинув в рот высокую стопку.
— А французская революция?
— Что ты знаешь о французской революции? Что Корде убила Марата и что Конвент казнил Людовика Шестнадцатого? А ты о сентябрьской резне знаешь что-нибудь? А о терроре вам в гимназии рассказывали? Наша революция почище номера покажет. — Мартын Федорович опять принялся хлебать суп.
Графинчик убывал, но разговор за столом не складывался. Это совсем не устраивало отца Василия. Не затем он приехал в город. Событие, конечно, значительное. Но не погибнет же от сего бедствия держава Российская! А тут дела стоят.
Под широкой и неопрятной рясой отца Василия Кащевского, в теле большом и тучном, билось сердце пронырливого коммерсанта. О богословских вопросах он не размышлял, хорошо пил водку, обедни и панихиды служил по-деловому, громко, коротко, но всей душою был в своем маленьком хозяйстве и в хитроумных операциях, которые начинались и проваливались десятками.
Он заводил голландских кур, строил крольчатники, выписывал грену, скупал железный лом.
Получая за требу, он всегда прикидывал, хватит ли ему на все комбинации. Если давали на рубль или на полтинник меньше, становилось до смерти обидно. За полтинник он готов был пуститься в драку. Ведь тем самым нарушался составленный бессонными ночами, такой выношенный расчет…
Это был связанный рясой и бедностью по рукам и ногам мелкий фермер, мечтавший о городской суете и городских спекулятивных возможностях. Смелости у него было больше, чем выдержки. Он на ходу ловил слухи о блестящих деловых комбинациях, метался и безумствовал, отыскивая пути и выходы к денежным тузам и воротилам, в банки и кредитные общества.
Кострова он одолевал просьбами о рекомендациях и поддержке.
Теперь его занимала мысль об одной грандиозной авантюре. Он прослышал, что крупный могилевский помещик попал в затруднительное положение и намерен продать строевые леса в верховьях Днепра.
— За бесценок пойдет, — громогласно уверял отец Василий, дыша в лицо собеседнику. — А лес, лес!.. Дерево к дереву. Купить — и все сразу под корень! — Он ронял выразительным жестом стакан и, не смущаясь, кричал. —
Тут он припадал слоновыми плечами к спинке стула. Оборотного капитала у отца Василия не было. Это и было единственное трудное место.
Крючковатый, могущественный нос черными волосатыми жерлами ноздрей глядел в потолок. Липкая гривка редких волос спадала как раз на жирные пятна на плечах. Ноги в сапожищах ерзали под столом. Он сопел и долго крутил папиросу…
— Есть же деньги у людей! — стучал он негодующе кулаком. — Тут процент — во! — он расставлял ручищи на всю комнату. — Только привлечь надо…
Но, выпив «до слез», он забывал о делах. Достигнув таким путем душевного равновесия, он подсаживался к роялю и часами бренчал, напевая старинные украинские песни.
Увидев, что с Костровым сегодня не договориться, и покончив со вторым графинчиком, он перебрался к инструменту и низким басом запел:
Гнавься киньми засидатель На чию сь биду, — Заломывся середь ставу На тонким лёду…Матильда Германовна поставила ему на шатком столике чай, лимон и сахар, а Мартын Федорович, поднявшись, буркнул:
— Ну, я на полчаса… на боковую…
И ушел в спальню.
Отец Василий, прищурившись, смотрел на свернувшегося в углу дивана Андрея.
— Учишься? — спросил он, не переставая напевать.
— Учусь.
— Ну, учись.
Могучий аккорд, от которого содрогается рояль. Пропев еще два куплета, отец Василий густо высморкался и опять спросил:
— Котельников Васька в твоем классе?
— В моем. А что?
— Счастлив, сукин сын. В люди выйдет. Пойди угадай…
— А что?
— Вот то… это самое… Из нашей деревни… А где живет?
— На квартире.
— А кто платит?
— Отец, наверное.
— Ха-ха-ха! — загрохотал священник и даже перестал петь. — Этот заплатит. В одном кармане вошь на аркане…
— А кто же платит?
— Много будешь знать — состаришься.
Андрей обиделся за друга. Круто повернулся и вышел из комнаты.
Поп поднялся во весь свой невероятный рост.
— Матильдушка! — облапил он экономку. — Так как же? Переходи ко мне… Холить буду… Лес продадим…
— Сначала купите, батюшка.
— И купим, и продадим!
— Пустите… увидят! И грех какой! — вырывалась женщина.
— Матильдушка, шалунья, пампушечка! — лепетал отец Василий, с шумом пробираясь между стульями.
За стеной щелкнул нарочитый, сухой кашель Мартына Федоровича.
Поп вздохнул, завалился на диван и извлек из кармана список лиц, которых можно было бы привлечь к делу, покачал головой, спрятал бумажку поглубже, почесал брюхо и сейчас же уснул.