Первая мировая. Убийство, развязавшее войну
Шрифт:
Современники императора были менее снисходительны к Елизавете, нежели современные ее почитатели. Они презирали ее за то, что она постоянно пребывала на зарубежных курортах, так, словно бы она сама презирала свою новую родину. Одержимая идеей своей красоты, частым голоданием она довела себя до опасного состояния анорексии, погрязла в жалости к себе и своих болезненных фантазиях, проводя дни за сочинением томов сомнительной поэзии.
Возможно, у Елизаветы и действительно были причины для бегства. Жизнь среди Габсбургов вряд ли можно было назвать сплошным кружением вальсов и улыбающихся лиц. Там случались и свои трагедии. Франц Иосиф и Елизавета потеряли свою первую дочь из-за детской болезни, и несчастья нависли над их семьей. Младший брат императора Максимилиан неразумно принял мексиканский престол и был свергнут и
Потом был Рудольф, единственный сын Франца Иосифа и Елизаветы. Его рождение в 1858 г. было моментом торжества, знаменующим собой продолжение династии, но детство Рудольфа вряд ли можно назвать счастливым. Франц Иосиф был суровым отцом; казалось, что бы ни делал или говорил Рудольф — не вызывало его удовольствия. Рудольф боготворил свою мать, но Елизавета была слишком эгоистичной и меланхоличной, чтобы заниматься воспитанием своего сына. В определенном смысле Рудольф вырос сыном своей матери: он стал самоуглубленным, меланхоличным молодым человеком с пристрастием к беспорядочным половым связям и склонностью к политическим авантюрам.
Его отец попытался повлиять на жизнь сына и упорядочить ее, женив его на принцессе Стефании, дочери короля Бельгии Леопольда II. Прошел год между их помолвкой и свадьбой, когда выяснилось, что у пятнадцатилетней невесты еще не начались менструации. Рудольф был изысканным и неотразимым, Стефания же не обладала таким очарованием и женской силой, чтобы удержать своего мужа в рамках супружеской верности. Кончилось все плохо. После рождения их дочери Елизаветы в 1883 г. Стефания неожиданно заболела. По иронии судьбы Рудольф заразил ее венерическим заболеванием, так же, как произошло и у его отца с Елизаветой. Возмущенная и расстроенная тем, что она больше не сможет иметь детей, Стефания разгневалась на Рудольфа, и тот обратил свой взгляд в сторону более дружеской компании.
Рудольф был полной противоположностью своего отца. Хотя он и воображал себя талантливым политиком-интеллектуалом, но был скорее дилетантом. Он заигрывал с либеральными кругами общества, в которых его отец видел опасность, поощрял инакомыслие и взгляды, противоположные стойкому консерватизму Франца Иосифа. Положение Рудольфа было таким же тяжелым, как и всех князей: он не обладал никакой реальной властью, и ему только и оставалось, что ждать смерти своего отца. Не неся никакой ответственности, ощущая недоверие своего отца и отрицание им какой-либо роли, которую он мог бы сыграть с пользой для Австро-Венгрии, наследный принц окунулся в депрессию. Болезненный и угрюмый, он погрузился в водоворот любовниц и морфина, становясь все более отчужденным для своей семьи и страдая от гонореи.
Консервативный император, закостеневший в бюрократических правилах, императрица, затворница и меланхолик, и наследный принц с подмоченной репутацией, мечущийся от одного к другому, — они образовывали триумвират, в котором надвигающаяся катастрофа скрывалась под приятной на вид поверхностью. Императорский двор января 1889 г. также отражал эту двойственность. Для стороннего наблюдателя он представлялся, как и всегда, жизнерадостным и великолепным, полным вечных вальсов и беззаботной радости. Но стоило появиться государю, и двор наполнялся запахом «смерти и разложения», в застывшей вселенной проступали «архаичные лики, ссохшиеся интеллекты, дрожащие головы, изношенные пустомели».
Это был мир, неустойчиво балансирующий на традициях и консервативном этикете. Только те, кто мог похвастаться шестнадцатью щитами, разделенными на четыре поля — непрерывной чередой из восьми по отцовской и восьми по материнской линии благородных предков, были допущены к высшим постам при дворе. Правила строго соблюдались: жена посла Австрии в Германии, если ей не
Венеция, рассказывает дипломат, была наполнена «весельем и легкостью», увлечена «музыкой и танцами, едой и напитками, смехом и весельем. Они с радостью лениво дрейфовали по течению жизни. Насколько много удовольствий, настолько же мало и хлопот, как это только возможно». Шутки не могли скрыть ту безжалостную настойчивость, с которой добивались аристократы своих привилегий, и исключение тех, кто считался социально недостаточно соответствующим. «Нынешнее поколение высокой аристократии, — писала венская газета Neue Freie Presse, — по-прежнему стремится стоять над средним классом, хотя они ничего не знают о нем… Наша аристократия стерильна и изолирована». Они проводят свои дни, говорит один из очевидцев, в мелочных занятиях, «обсуждая рождения, браки и смерти своих знакомых и друзей и высказывания и поступки членов императорской семьи. Они редко что-то читают; их знания в области искусств чрезвычайно ограничены, они не имеют абсолютно никаких общих интересов; политика остается для них закрытой книгой, за исключением тех случаев, когда она затрагивает благосостояние Австрийской империи, но даже тогда это является для них не поучительным, а лишь очередной возможностью проявить свое высокомерие».
С января 1889 г. по причине траура по отцу императрицы были отменены обычные императорские балы; вместо этого аристократическая Вена погрузилась в лицемерное и превосходно изображенное сочувствие. Вполне логично, что лишенный бальных залов город вальсов Штрауса оказался захвачен тягой к удовольствиям. Проходили торговые балы, состоялись бал домоправительниц, бал парикмахеров, бал пекарей и бал прачек — всевозможные ассоциации и организации использовали зимний сезон для разнузданного веселья. Оно достигло своего зенита в Fourth Dimension Ball, когда сквозь толпу двигались женщины, одетые ведьмами, а розарий был до потолка украшен мерцающими огнями.
Казалось, все наполнено радостью и счастьем. Вена все так же великолепна, как и всегда, империя надежна, а Габсбурги обозревают их с сияющих высот. Но иллюзия скрывала реальность: за картинками шоколадных тортов «Захер», уютным немецким комфортом и бесконечными вальсами Штрауса лежал другой мир, в котором Вена занимала первое место в Европе по числу самоубийств в год. Это был мир Фрейда и Малера, сексуальности и страсти, интеллектуалов и художников, укрывшихся в прокуренных кафе и делящихся своими размышлениями и тревогами, мир антисемитизма и нищих рабочих, скученно проживавших в охваченных болезнями многоквартирных домах. «Воздух наполнен недовольством, — писала одна газета с приходом нового года. — Дыхание меланхолии пропитало наше общество». И это недовольство вспыхнуло после неожиданно произошедшей трагедии, которая навсегда порвала пелену сладкого самодовольства Габсбургов.
Глава I
В ТЕНИ ПРЕСТОЛА
Вдалеке от блеска заснеженной Вены худой, бледный молодой человек с водянистыми голубыми глазами продолжал наслаждаться жизнью, как и когда-то, в 1889 г. В его богато украшенных комнатах в пражском замке Градчаны он приглашал на обеды сослуживцев из 102-го чешского пехотного полка; посещал местных чиновников на их вычурных приемах и местных аристократов в их бальных залах в стиле рококо. Он ненавидел лебезящее внимание и постоянное наблюдение за его поступками, которого он удостаивался как австрийский эрцгерцог, племянник императора Франца Иосифа. Но бежать было некуда: в этой золоченой клетке благородное происхождение раздирало Франца Фердинанда привилегиями и обязанностями.