Первая на возвращение. Аристократка в Советской России
Шрифт:
"Разве это не впечатляет?" – тихо прошептала своему спутнику стоявшая рядом с нами девушка, пока я читала Конституцию и переводила её Вику. "Только подумай, что именно здесь была написана наша история", – продолжила она, и её глаза горели тем фанатичным светом, что так часто можно увидеть во взгляде современной российской молодёжи.
"Вне всяких сомнений, это новое учение, новая религия", – подумала я, глядя на девушку, и чем дольше оставалась в России, чем с большим числом людей общалась, тем сильнее убеждалась, что большевизм – это религия, а её адепты – фанатики. И статуя Ленина у входа в Смольный, судя по всему, тоже проповедует и защищает этот культ.
5
В тот вечер мы навестили верную служанку моей матери Татьяну. Поскольку мы опасались, что кто-нибудь может превратно истолковать мотив нашего визита, мы настояли на том,
"О Боже! – простонала я. – Неужели революция так и не уничтожила это зло? Они всё ещё терзают тягловых лошадей таким же ужасным образом, каким делали это раньше?"
Но Катя уже покинула нас и, стремительно подскочив к извергу, в недвусмысленных выражениях высказала ему всё, что о нём думает. "Как же вы можете так позорно обращаться со своей лошадью, товарищ возничий? – возмущённо воскликнула Катя. – Она заслуживает лучшего. Вы ведёте себя самым нецивилизованным образом, будто вы старорежимный ломовик. Давайте-ка быстро распрягайте её, и я вам помогу".
Я была абсолютно уверена, что мужик ответит ей бранью, но, очевидно, та знала, как с ним общаться, поскольку, продолжая бубнить себе под нос что-то о плохих дорогах, тяжёлых грузах и древних клячах, он тем не менее повиновался – с Катиной и нашей помощью распряг бедное животное и поставил его на дрожащие ноги.
"Мы сейчас во всех школах учим детей быть добрыми к животным, – поделилась с нами Катя, когда мы продолжили наш путь. – Однако очень трудно изменить представления пожилого человека, который всю свою жизнь жестоко с ними обращался, и боюсь, что с этим ничего нельзя поделать. Конечно, в клубах мы проводим лекции для людей преклонного возраста типа этого индивида, и лекторы пытаются объяснить им бесполезность применения жестокости. Но, как я уже сказала, от них многого не добьёшься. Именно детям необходимо с малых лет, пока они ещё в детском саду, прививать доброту, и это как раз то, что мы делаем, – учим детей вести себя как цивилизованные люди".
"Да, как любитель животных и член ОПЖОЖ 25 , я всей душой желаю, чтоб как можно скорее настал тот день, когда несчастные тягловые лошади наконец-то получат должный уход", – с горьким видом промолвила я, и Катя попыталась подбодрить меня, предположив, что всех таких лошадей вскоре заменят машины.
Наконец мы добрались по Татьяниному адресу и на пару-тройку минут остановились перед зданием, где во время войны и революции жили мои родители после того, как покинули свой особняк на Фонтанке, 25. Я глядела на эркерное окно моей матери, где она обычно стояла и наблюдала за мной, когда я каждый день в одно и то же время прибегала из госпиталя. Она видела меня издалека, как раз когда я появлялась из Таврического сада, раскинувшегося между госпиталем и домом, и тогда открывала окно, и махала зажатым в левой руке носовым платком, а правой быстро-быстро совершала в моём направлении мелкие крестные знамения. Будучи уже достаточно близко, я окликала её: "Как дела, Мазз, дорогая?" – и она отвечала: "Иди скорее, Малышка, ты припозднилась", – даже если в тот день я пришла пораньше. И я взбегала по лестнице, а она всегда встречала меня у входной двери. При воспоминании жгучие слёзы внезапно ослепили меня, а затем покатились по щекам и пальто, невидимые для других, потому что было темно и наши лица и одежда и так были мокрыми от снега. Затем, взяв себя в руки и держась за локоть Вика, я проследовала за Катей к парадному входу и поднялась по лестнице к знакомой старой двери из красного дерева, в которую мы постучали и стали ожидать, пока кто-нибудь нам откроет. "А что, если всё это сон, – подумала я, – и никакой
25
От переводчика: "Общество по предотвращению жестокого обращения с животными". По-английски – SPCA (Society for the Prevention of Cruelty to Animals).
Вдруг мы услышали шаги по коридору, дверь отворилась, совсем чуть-чуть, и тихий голос спросил: "Что такое, кто вы, чего вы хотите?"
"Мы хотим выяснить, живёт ли тут ещё Татьяна А.?" – спросила Катя, поскольку я до сих пор слишком сильно дрожала, чтобы говорить.
"Нет, не живёт", – ответил голос, и моё сердце ушло в пятки: её тут нет, мы никогда её не найдём, и, возможно, она вообще уже мертва …
"Однако, – продолжил голос, – вы отыщете её в комнате номер семнадцать в задней части здания. Вам нужно пройти через двор, через чёрный вход, подняться по лестнице, и вы найдёте её комнату на первой лестничной площадке".
"С ней всё в порядке?" – удалось выдавить мне.
"О, да, – ответил голос, – я видела её только вчера, и тогда у неё всё было хорошо".
С этими словами дверь тихонько закрылась, и мы вновь услышали шаги – удаляющиеся.
"Побежали, скорее!" – воскликнула я, и мы ссыпались вниз по лестнице, промчались сквозь арку и внутренний двор к незаметному входу и дальше по ступенькам к двери с табличкой номер семнадцать. В волнении я стала громко колотить в дверь и кричать: "Открывай скорее, Митриевна, моя старая курица из Кёге" (это было нелепое прозвище, взятое из одной из сказок Андерсена 26 , которым я всегда её называла).
26
От переводчика: Имеется в виду его сказка под названием "Маленький Тук".
В следующую же минуту мы услышали шарканье тапочек, затем дверь распахнулась, и там в длинном синем ватнике стояла моя старушка Татьяна, вглядываясь в темноту лестничной площадки.
"Кто там, кто … возможно ли это?" – запинаясь, произнесла она.
"Митриевна, это я – Ирина", – воскликнула я, бросившись к ней, крепко обняв и целуя в дряблые старческие щёки. Но для неё это было слишком – шок от моего неожиданного появления чуть не убил её, и на несколько мгновений она, ошеломлённая и почти бездыханная, повисла в моих объятиях. А после начала плакать, всхлипывая: "О Боже, Ваше Сиятельство, мой золотой зайчик," (это было давным-давно данное мне ею ласковое прозвище) "неужели я действительно снова вижу Вас после стольких лет? Неужели я дожила до этого дня? А кто этот джентльмен? О, Ваш супруг! Входите, Ваша Честь, входите. Я так счастлива …"
И пока мы входили в её комнату, я заметила, что Катя улыбалась незнакомым словам – "Ваше Сиятельство, Ваша Честь", – ведь ей было всего 22 и она с трудом помнила те дни, когда употреблялись столь изысканные выражения.
Потом мы все сели – я и Татьяна на кровать, а Вик и Катя чуть поодаль, на два единственных свободных стула в комнате, – и Татьяна крепко держала меня за руку, будто боялась, что я могу в любую минуту уйти или растаять в воздухе, словно привидение. И она говорила и говорила, рассказывая мне всё о себе и о том, что она делала в последние десять лет. Слушая её, я огляделась вокруг и отметила, что, хотя комната и не отличалась просторностью, в ней было чисто, тепло и уютно. И я узнала несколько предметов мебели, что некогда нам принадлежали, и набор знакомых старых икон, который раньше висел над кроватью моей матери. А ещё там были фотографии моих родителей и меня самой в придворных костюмах, а также многочисленные виды Троицкого – снимки, сделанные мной летом 1916-го.
"Вы помните, как в том году постоянно фотографировали Троицкое? – спросила Татьяна. – Мы часто подшучивали над Вами, спрашивая: 'Откуда такая внезапная страсть к фотосъёмке?' – и Вы отвечали, что не знаете, но желали бы иметь полную коллекцию тамошних видов. Это явно было предчувствие, мой золотой зайчик … Видно, ваша душа понимала, что должно было случиться и что Вы никогда больше не увидите Троицкое, хотя Ваш разум и не предвидел ничего столь ужасного".
Потом, пока Катя и Вик вполголоса переговаривались друг с другом, чтобы нам не мешать, моя старая подруга продолжила свой рассказ о том, чем занимается и как проходят её дни.