Первая ночь
Шрифт:
— Два года за спасение наших жизней — таково было условие, и я его приняла. Я выдержала, потому что знала, что ты вне опасности. Знал бы ты, сколько раз за время вынужденного уединения я представляла, как ты живешь, бродила вместе с тобой по нашим любимым местам, заходила в твой маленький лондонский дом… Я заполняла свои дни драгоценными моментами, воображая, будто я с тобой.
— Обещаю тебе…
— Потом, Эдриен… — Ты закрываешь мне рот рукой. — Завтра ты уедешь. Мне осталось терпеть полтора года. Не тревожься, жизнь здесь не такая уж
— Ради себя? Но зачем?
— Чтобы не потерять тебя второй раз. Ты погиб бы в лесу прошлой ночью, не скажи я о тебе монахам.
— Значит, это ты их предупредила?
— Я не могла дать тебе замерзнуть!
— Не важно, что ты там пообещала ламе, мы сматываемся. Я тебя забираю — добром или силой, даже если мне придется тебя оглушить.
Впервые за все время я вижу у тебя на лице прежнюю улыбку. Ты нежно гладишь меня по щеке:
— Хорошо, согласна. Я в любом случае не выдержу, если увижу, как ты уходишь. И возненавижу тебя за то, что ты оставил меня здесь.
— Когда тюремщики заметят, что тебя нет в камере?
— Они не тюремщики, я вольна ходить где хочу.
— А разве тот монах, что сопровождал тебя ночью к реке, не надзирал за тобой?
— Он меня охранял, чтобы ничего не случилось. Я единственная женщина в монастыре, вот и хожу каждую ночь на реку, чтобы искупаться. Так было все лето и в начале осени, но теперь конец.
Я достал из рюкзака брюки и свитер и протянул тебе.
— Что, зачем?
— Надевай, мы уходим, немедленно.
— Тебе мало вчерашнего? На улице ноль градусов, через час будет минус десять. У нас нет ни малейшего шанса пересечь эту равнину ночью.
— Как и днем — нас обязательно заметят! Как ты думаешь, час продержимся?
— Первая деревня в часе… езды на машине! Которой у нас нет.
— Я говорю нс о деревне, а о становище кочевников.
— Кочевники вполне могли перекочевать.
— Они там! И помогут нам.
— Не будем спорить, отправляемся в кочевье! — говоришь ты, одеваясь.
— Где эта проклятая дверь? — спрашиваю я.
— Прямо перед тобой… Вперед!
Мы выходим, и я увлекаю тебя к лесу, но ты тянешь меня за рукав, кивая на ведущую к реке тропинку.
— Не стоит тратить время, петляя между деревьями, скоро станет совсем холодно.
— Ты знаешь местность лучше меня, так что веди. У реки я найду тропинку, которая ведет к холму. Нам понадобится десять минут, чтобы добраться до вершины, еще сорок пять на то, чтобы пройти перевал и выйти к долине, где находится становище. Пятьдесят пять минут — и дело в шляпе.
Ночь холоднее, чем я мог предположить. Не могу сдержать дрожь, а мы еще даже до реки не добрались. Ты молчишь, полностью сконцентрировавшись на дороге. Все правильно, нужно беречь силы, ибо мои тают на глазах.
Когда мы оказываемся
— Я не смогу, — произносишь ты задыхающимся голосом.
При каждом слове у тебя изо рта вылетает облачко белого пара. Я обнимаю тебя, начинаю растирать тебе спину. Хочу поцеловать, но губы замерзли… да и ты не даешь расслабиться.
— Нельзя терять ни минуты, нельзя стоять на месте, идем к твоим кочевникам, иначе погибнем.
Мне так холодно, что я дрожу всем телом.
Кажется, что склон холма вытягивается по мере того, как мы поднимаемся. Держаться, еще несколько усилий, еще десять минут — и мы на вершине, откуда наверняка увидим вдали юрты, ночь очень светлая. Одна только мысль о том, как тепло внутри, вернет нам мужество и придаст сил. Я знаю, что спуск в долину займет не больше четверти часа, так что, даже если кончатся силы, я позову на помощь. Если повезет, мои друзья-кочевники услышат крики в ночи.
Ты трижды падаешь, и я трижды помогаю тебе подняться, а на четвертый раз замечаю, как ты бледна. Губы у тебя посинели, как в тот раз, когда ты у меня на глазах тонула в Хуанхэ. Я поднимаю тебя, подхватываю и несу, умоляя не закрывать глаза.
— Не кричи на меня, — жалобным голосом просишь ты. — И без того тяжело. Я ведь говорила, а ты не слушал.
Сто метров, до гребня холма осталось сто метров. Я ускоряю шаг — ты немного отдохнула и идешь сама.
— Последний вздох, — говоришь ты, — последний рывок перед смертью. Давай, поторопись, вместо того чтобы смотреть на меня со скорбным видом. Тебе больше не смешно?
Ты бодришься, онемевшие губы не слушаются, но ты распрямляешься, отталкиваешь меня и идешь вперед, одна, ведя меня за собой.
— Отстаешь, Эдриен, отстаешь!
Пятьдесят метров! Ты меня обгоняешь, а я едва тащусь и не могу тебя догнать. Ты окажешься наверху раньше меня.
— Идешь? Прошу тебя, поторопись!
Тридцать метров! Перевал совсем близко, ты почти добралась. Нужно тебя обогнать, я хочу первым увидеть спасительное стойбище.
— Ты не дойдешь, если не прибавишь шагу, Эдриен, я больше не могу за тобой возвращаться, прошу тебя, постарайся!
Десять метров! Ты уже наверху, стоишь, выпрямив спину и уперев руки в бока, и молча осматриваешь долину. Пять метров! Мои легкие сейчас взорвутся. Четыре метра! Я уже не дрожу, у меня начались судороги. Силы закончились, я сдаюсь и надаю. Ты на меня не смотришь. Нужно встать и пройти последние два или три метра, но мне так уютно лежать на мягкой земле, смотреть на полную луну на небе и чувствовать, как легкий ветерок ласкает мне лицо и укачивает.
Ты склоняешься надо мной. Грудь сотрясает приступ ужасного кашля. Ночь светлая, такая светлая, как ясный день. Я почти ничего не вижу, должно быть, от холода. Свет яркий, такой яркий, что слепит глаза.